Весна Византии

Однажды Николасу показалось, будто он стоит у постели, а она раскинулась перед ним, очаровательная и желанная, ― и он осознал, сколь сильно ее, должно быть, оскорбляет такое равнодушие…

Еще нередко случалось, что пар разъедал ему глаза, и тогда кто-нибудь должен был поспешить на помощь с полотенцем, чтобы вытереть Николасу лицо.

Но даже тогда в отдалении он по-прежнему видел ее обнаженное тело и слышал голос: «Может, порекомендуешь меня кому-нибудь из друзей?». На это он вслух выкрикивал ей: «Кателина!» Но больше ничего не мог добавить. А когда белый туман, наконец, развеялся, женщины больше не было рядом, и он так ничего и не сказал.

Последнее видение пришло к Николасу, уже когда лихорадка слегка отступила, и сознание начало возвращаться к нему. На сей раз это точно была Кателина ван Борселен, беременная и исполненная ненависти, ― какой он последний раз видел ее в Брюгге. Глазами Николас поискал ее сына, и она сказала:

― Я назвала его Генри.

Он ощутил облегчение, ведь сказать предстояло так много, ― если только она позволит.

― Кателина! Только не говори Саймону. Но однажды скажи мальчику правду о его отце. Нельзя, чтобы он считал себя сыном Саймона. Жаак будет бить его, и Джордан тоже. Кателина… Не надо наказывать мальчика за то, что я сделал с тобой.

Ее лицо, преисполненное гнева, нависало над ним. В глазах застыло презрение и ужас. Кончиками пальцев она провела по шраму на его щеке, и рана заболела, словно открылась вновь.

― Не позволяй Джордану заклеймить его, ― взмолился Николас. ― Не взваливай на мальчика такое бремя.

Лицо изменилось, ― но лишь внешне, а выражение его осталось прежним. Длинные каштановые волосы исчезли: этот человек был совершенно лысым. Но смотрел он на Николаса с тем же презрением, что и Кателина, и так же поджимал тонкие губы. Тоби убрал руку от шрама на щеке Николаса.

Лишь теперь он понял, что лежит на своей постели во флорентийском фондако в Трапезунде. Рядом, на кровати, сидел лекарь, который уже дважды выхаживал его после болезни, но впервые приветствовал его выздоровление таким выражением лица. У окна стоял священник Годскалк и, судя по его виду, случилось нечто очень важное.

Ну, разумеется. Он ведь говорил во сне. Николас помнил собственную настойчивость, потребность убедить Катерину…

Он припомнил, что ему снилось, и понял, что натворил. Слишком ослабевший, чтобы пошевельнуться, он лежал неподвижно, но с открытыми глазами, и не сводил взгляда с Тоби. Только глупец или слабак взывает к сочувствию!

― Так это твой дед оставил тебе на память шрам? ― поинтересовался лекарь.

Итак, начинается.

― Да, ― подтвердил Николас, и сам удивился, как ровно звучит его голос.

― И он был разорен. Все твои враги разорились или погибли, ― за исключением Саймона. Ты пощадил его. Мы хвалили тебя за это. Пощадил его!

Глаза Тоби округлились, а зрачки сузились до булавочных головок, ― как у рассерженной совы. Николас выдержал его взгляд без единого слова.

― Стало быть, Саймон не ведает об этом, но Генри, его наследник, на самом деле ― твой сын? ― неумолимо продолжил лекарь.

― Нет, ― возразил Николас. Это было бесполезно, но он все же попытался отрицать.

― И хотя он ненавидит тебя, но сына твоего будет растить и лелеять. Твой сын получит все, что ты мог бы желать, а его жена останется твоей любовницей.

― Нет, ― повторил Николас. И, помолчав, добавил: ― Кателина была верна супружеским обетам. И я ― тоже.

Годскалк подал голос от окна.

― Сравни даты, Тоби. Ребенок был зачат до брака.

― Так ты изнасиловал ее? ― воскликнул Тоби. ― Как вообще вы могли встретиться ― подмастерье и наследница семейства ван Борселен?! Ты заманил ее в ловушку и надругался?

― Нет. Да… ― Пар вновь начал разъедать Николасу глаза. То есть, конечно, не пар, а пот, но на сей раз никто не пришел с полотенцем. ― Я не знал, что они с Саймоном поженятся. Если вы скажете ему… обо всем… он, наверное, убьет ее. И мальчика тоже.

― Может, она уже рассказала? ― предположил Тоби.

Священник покачал головой.

― Похоже, Николас уверен, что нет.

― Тогда это сделаю я. Боже правый, и ты считаешь этого человека своим отцом? Саймон сражался с тобой в открытую, а ты устроил такое… Пусть никто ничего не знал, но какая разница?! А что мать ребенка думает о твоей мести? Ведь ты использовал ее и теперь можешь гордиться тем, что запятнал его род кровосмешением.

Роковое слово наконец прозвучало. Николас почувствовал, что его начинает мутить, но он по-прежнему держал глаза открытыми, а рот ― закрытым.

― Интересно, а знает ли обо всем твоя жена? ― продолжал допытываться лекарь.

― Довольно, ― внезапно бросил Годскалк. ― Давай все же вести себя разумно. Я уверен, что демуазель ничего не знает и ничего не должна узнать. Тоби, мы не можем заговорить об этом вслух. Пострадают только невинные люди ― дитя и его мать, Мариана де Шаретти, семейство ван Борселен. Подумай о чувствах Катерины и ее сестры, и как Пагано Дориа насладится всем этим.

Тоби не скрывал возмущение.

― Неужели это ― голос Церкви?