Веснушки — от хорошего настроения

Кругом война, а этот маленький…
Над ним смеются все врачи:
«Куда такой годится маленький?
Ну разве только в трубачи!»
А что ему?
Всё нипочём,
Ну, трубачом так трубачом!

И тут песню подхватывают не только стоявшие в кругу. С разных концов зала несутся, набирая высокую силу, детские голоса:

И встал трубач в дыму и пламени,
К губам трубу свою прижал,
И за трубой весь полк израненный
Запел «Интернационал».
И полк пошёл
За трубачом,
Обыкновенным трубачом.

На сцене появляется Любовь Павловна. Она ждёт, когда ребята допоют песню. Потом просит детей поставить стулья на место. Сейчас шефы начнут свой концерт.

— Славная девушка. Кто она у вас? — показывает баянист на Любовь Павловну.

— Она не девушка. Она вожатая, — разъясняет Стасик. — Справедливая. Меня защищала…

— Это хорошо… Ты, хлопец, карауль место возле себя, — поднимаясь, наказывает баянист Стасику. — Выступлю, к тебе подсяду.

Концерт начинается с пляски. Какой-то военный старательно, часто-часто и громко-громко бьёт каблуками, исполняя «Яблочко». В зале трясётся пол, и кажется, вот-вот с потолка прямо на голову полетит штукатурка. Плясунов сменяют ещё два солдата. Встают посреди сцены плечом к плечу, и всем видно, как они похожи друг на друга. Не различишь. Словно их под копирку делали. Близнецы поют «Во поле берёзонька стояла…». Высокий танкист с погонами старшины читает стихи Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Стасик аплодирует ему громче всех. Старшина, посматривая на Стасика, чинно раскланивается.

Но всех затмевает своей игрой веснушчатый баянист.

Мальчишки орут на разные голоса:

— Ещё, дядя Тимоша! Ещё разок!

Баянист играет снова. А они опять галдят:

— Ещё! Ещё!

Лоб у баяниста отсвечивает капельками пота. Стасику жалко дядю Тимошу, и он старается перекричать зал:

— Хватит! Хватит!

— Тебе что, не нравится? — подлетает к нему Борька Титов. — Ты против общественного мнения?

— Я не против мнения. Я против того, чтобы мучили дядю Тимошу.

— Так бы и кричал. А то дядя Тимоша подумает, что мы его слушать не хотим, и обидится.

Теперь уже Борька кричит вместе со Стасиком:

— Хва-тит му-чить! Хва-тит му-чить!

Зал постепенно затихает. Борька садится на пустой стул рядом со Стасиком.

— Уходи отсюда, — отпихивает его обеими руками Стасик.

— Это почему же?

— Я для дяди Тимоши занял.

— Станет он здесь сидеть. Так ты ему и нужен!

— Это место, молодой человек, действительно принадлежит мне, — раздаётся голос баяниста.

Борька краснеет, как помидор. Он просит прощения и уходит на своё прежнее место, садится рядом с Томой Асеевой.

Концерт продолжается. Но Стасику теперь не смотрится и не слушается. Он чувствует рядом локоть дяди Тимоши. Так и подмывает задать баянисту какой-нибудь вопрос, рассказать ему о штурме снежной крепости, о «ледовом побоище». Да неудобно: дядя Тимоша внимательно слушает выступающих и изо всех сил, как мальчишка, хлопает в ладоши.

После концерта он говорит Стасику:

— Показывай, как живёшь, в каком порядке содержишь свою боевую точку.

— У нас не боевая, а только спальная точка. С кроватями.

Стасик ведёт дядю Тимошу в свою комнату.

— Ну что же, порядочек! Чисто и культурно, — говорит дядя Тимоша, осматривая ряды коек, и, дойдя до второй койки от окна, качает головой: — Один неряха на всю комнату. Заправить не сумел…

У Стасика от стыда горят уши. Как тут признаешься, что это его постель?

Но дядя Тимоша человек наблюдательный:

— Ясно — твоя кровать. Не ожидал.

Он сбрасывает одеяло, подушку и начинает стелить заново. Стелит быстро, ловко, по-военному. Минута — и всё готово! Аккуратно прибрано, лучше, чем на любой другой койке.

— Учись. В армии будешь — пригодится. В жизни всё надо уметь самому: и стирать, и гладить, и электропробку вставить, и пуговицу пришить. Попробуй отдери-ка на моей гимнастёрке хотя бы одну.

Стасик берётся за среднюю пуговицу. Сначала тянет легонечко, только для видимости. Потом со всей силой. Пуговица — ни с места.

— Сам пришивал, — поясняет дядя Тимоша.

— А мне генерал свою пуговицу подарил! — хвастается Стасик и лезет в тумбочку. — Она у него от шинели отлетела.

— Должно быть, он её очень давно пришивал, вот нитка и истёрлась. Случается. А вообще-то генералы получше солдат пуговицы пришивают. Долгую жизнь в армии служат, всему научились.

Дядя Тимоша хвалит генеральскую пуговицу и заглядывает в выдвинутый ящик тумбочки. Берёт в руки рогатку, морщится:

— Первобытное орудие. Нам, веснушчатым, оно не к лицу. Ты, Стасик, забрось-ка её подальше. Я тебе из дерева наган вырежу.

— А свой автомат мне покажете?

— Не только покажу, но и целиться научу.

— Тренироваться будем?

— А то как же! Солдат без тренировок, что танк без гусениц.

Они разговаривают долго, обо всём на свете.