Весны гонцы. Книга 1.

Заскрипел рывками раздергиваемый занавес, наступила такая тишина, будто зал опустел.

— «Голубушка, кого я вижу! — заговорил Миша Чубуков, и Алена, до тонкости знавшая все оттенки интонаций каждого из товарищей, услышала, что Мишук (сколько он играл в самодеятельности, и самый взрослый на курсе, даже на войне был!), Мишук тоже волнуется. — Как поживаете?» — спросил он.

Женя — Ломов успел только страдальческим голосом ответить: «Благодарю вас» — и в зале уже раздались смешки. «А вы как изволите поживать?» — тяжело, со вздохом, похожим на всхлипывание, выговорил Женя. Смех стал гуще.

«Ну, Жека пойдет на «ура». Это ясно, — подумала Алена, радуясь. — Даже просмотровая комиссия, так напеваемые «каменные гости», хохотали до слез. Как-то нас примут?»

Она отлично знала и словно бы видела все, что происходило сейчас на сцене (сколько репетиций прошло на ее глазах!). Вот Женя — Ломов говорит: «Видите ли, в чем дело» — и роняет белую перчатку, торопливо поднимает ее, сует в карман, но мимо и, не заметив, что перчатка опять упала, продолжает говорить. Вот он дошел до слов: «… всегда вы, так сказать…» и вдруг увидел перчатку на полу, испуганно схватился за карман — пусто! Еще торопливее, чем в первый раз, он поднимает перчатку и объясняет неловкость: «…но я, простите, волнуюсь. Я выпью воды, уважаемый Степан Степаныч».

Алена слышала, как зал отзывался на каждое слово и каждое движение Ломова — Жени, смех становился дружнее, громче.

— «Видите ли, Уважай Степаныч… — сказал Женя умоляющим тоном. Зрительный зал грохнул. — Виноват, Степан Уважаемый…» — с отчаянием поправился он, и смех раскатился мощной волной.

— Поиграй-ка после него, — раздраженно усмехаясь, пробормотал Джек. Сидя спиной к Алене, он гримировался в свете фары.

— Не тебе страдать после него. — Олег стоял в проеме раскрытой двери и дымил папиросой, отгоняя комаров. Он дунул в затылок Джека струей дыма и добавил: — Ты сможешь даже слегка загореть в лучах Женькиного блеска.

— Колоссальная острота!

— Каков объект — такова и острота.

— Или по автору — и произведение.

Алена не стала слушать обычную пикировку: смех в зале ежеминутно обрушивался на Женю, она почувствовала, что Женя растерялся. Стараясь перекрыть смех, он все повышал и повышал голос. Вот Чубуков — Миша ушел со сцены. В зале совсем тихо — насторожились, ждут. Сейчас Женя начнет монолог Ломова — он сделан у него так тонко, остро…

— «Холодно…» — сказал Женя, и, как всегда, в этой реплике, казалось, прозвучал панический вопрос: «Умираю?»

Дружно и оглушительно ответил ему зал. А Женька (надо же быть таким дурнем!) куда торопится? Наскакивая на смех, он говорит все громче и громче.

— Видали кретина? — с тревогой прошептал Миша. — Куда его несет? Ну что бы переждать смех, а он жмет со страшной силой!

Женя, будто самым главным для него было перекричать смеющийся зал, уже орал не своим голосом. Алена не узнавала знакомых слов, они теряли настоящий смысл, все звучало неестественно, грубо. Но Женя (Алена знала это) обладал удивительным обаянием, и зритель, с первой минуты полюбивший его, теперь уже всему верил и восхищался всем, что бы он ни делал. Зал смеялся все веселее, Женя орал все исступленнее.

«Что же будет, когда начнется ссора? Что будет с Женькой, когда Ломов по ходу пьесы должен кричать? — испуганно соображала Алена. — Ох, слышала бы Анна Григорьевна!»

За кулисами воцарилась мрачная тишина, все слушали, изредка у кого-нибудь вырывалось:

— И это Чехов!

— Он же сорвет голос.

— Как его одернуть?

— Я скажу Глаше, — Алена быстро пробралась по ящикам к выходу на сцену. Женя прокричал: «У меня в боку опять — дерг». И Глаша, услыхав реплику, пошла.

Наталья Степановна заговорила с Ломовым так мягко, певуче, приветливо, но Ломов (негодяй Женька!), будто на площади, перед строем солдат, рявкнул:

— «Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!»

Это было невероятно глупо, но, конечно, очень смешно. Особо восторженная часть зрителей заливалась, стучала, хлопала, и Алена с отчаянием подумала, что это позор: вместо Чехова — какая-то клоунада… Она осторожно выглянула из-за щита.

Глаша — Наталья Степановна, застыв, с недоумением смотрела на Ломова — Женьку. И вдруг, когда смех затих (умница Глаша!), она сказала, правда, не чеховские, но самые необходимые сейчас слова:

— Что это вы так ужасно кричите, Иван Васильевич?

Женя понял, слава богу, понял! Он ответил, тоже не по пьесе, но тихо и со смущением:

— Виноват, уважаемая Наталья Степановна.

Алена, не веря ушам и глазам, с восхищением следила, как ловко Глаша то жестом, то укоризненным возгласом «Иван Васильевич!» укрощала Женины попытки перекричать смех тысячного зала.

«Предложение» пошло совсем необычно, однако удивительно ладно, искренне. И, казалось, восторги зала не только перестали мешать, а, наоборот, помогали ходу действия. «Ну, Глафира, да ты просто гений!»

Вот уже начался спор о знаменитых Воловьих Лужках. Все идет хорошо. Просто великолепно! Женя держится. Держится. Но как хохочут зрители — ай да Жека! Сейчас он закричит, но это уже по Чехову…