Весны гонцы. Книга 2

Алена сорвалась, послюнила палец, тронула утюг — остыл! Расселась, а в семь должен приехать Глеб.

Он говорил, что бабушка добрая, веселая, несмотря на свои восемьдесят, много читает, ходит в театр, в кино; она огорчалась одиночеством Глеба, но говорила: «Только без любви не женись». Бабушка хотела скорее познакомиться с Аленой, и Алене давно не терпелось, да все не получалось. Страшновато. Вдруг не понравится бабушке?

Алена поплевала на утюг — слава богу, шипит.

Интересно, у Арпада тоже нет родителей и тоже бабушка там, в Будапеште. У него еще и дедушка жив. Арпад улетел сегодня утром. Его и Агнию прозвали Ромео и Джульетта. Агнии придется ехать в Венгрию: он-то не может не вернуться к себе — его послали учиться за счет государства и вообще… Значит, актрисой ей не быть. Она учит венгерский, но говорить без акцента, думать на чужом языке — сколько нужно времени. Ужасно — отказаться от актерской работы! Не пожалеет ли Агния? Сможет ли быть счастлива? Ох, страшно! А она не боится. И Арпад не боится. Нет, все у людей не одинаково, даже если похоже с виду.

Алена вспомнила бестолковые ночные проводы, вчерашний вечер, появление Марины, «упаднические стихи», Огнева… Почему рассказывала Глебу решительно обо всем, и о Тимофее, о жутковатой ночной прогулке, обо всех разговорах, мыслях, ощущениях, а о Сашке почему-то никогда? Ну, а что? Что рассказывать? Тимофей требовал: «Выходи за меня замуж», — а тут?.. Что скажешь? То, что возникло тогда, в поезде, неясно, неуловимо… Только ли «неуловимость» помешала рассказать Глебу? Если б он знал, сразу ушла бы эта самая неуловимая муть. Так и надо.

Утюг остыл. Алена снова воткнула вилку в штепсель, остановилась у окна. Темнело. Нет, словам Зишки: «Он-то любит тебя», — она не верила. Разве так любят? Только и делать человеку, что одни неприятности, — хороша любовь! А все-таки занятно: «И будь навек отравою растраченной души!» Он-то не растратит зря свою душу, если она у него существует. В поезде казался нежным — и вдруг стал как чугунный. А все-таки Блок был для нее. Хоть вовсе она не «лукавая, коварная». Алена засмеялась, в воображении звучал глубокий голос, заливал тугими горячими волнами. Оборвала смех, подошла к столу, сказала вслух:

— Сегодня сразу все рассказать. Пусть Глебка опять посмеется: «Даже регулировщики влюбляются — нельзя стоять у светофора!»

Пусть смеется.

Платье почти проглажено, только рукава. Под вязанкой все равно изомнутся. Стучат. Глеб всегда стучит тише, и ему еще рано, а все-таки это он!

Да, он! Но что случилось?..

* * *

Красная точка растворилась в темноте. Желтые фонари, синие блики рельсов, пятна снега на черной земле — все заплясало. Алена не двигалась. Слезы жгли глаза, ползли по щекам, по губам. Соленые…

До этой минуты держалась, успокаивала Глеба, смешила его и не чувствовала по-настоящему, как некстати его отъезд, как это больно.

Даже умом поняла все только, когда маленькая, сгорбленная старушка, похожая на добрую волшебницу из сказки, охнула и грустно пошутила:

— Вот и свяжите жизнь с моряком. — Потом усадила Алену на широкий диван и, быстро поглаживая ее руку своей крошечной, заскорузлой, повторяла: — Ничего. Ненадолго же. Ничего.

Торопливо пили чай с горячими слоеными пирожками. Алена весело хвалила их, не ощущая вкуса, с трудом глотая.

— А чем он заболел, твой товарищ? Может быть, денька через три поправится? — спросила бабушка.

— Тогда бы не вызывали.

— Неужели месяц? Ты не можешь поскорей сделать эти испытания?

— Если подведет погода, и дольше провозимся.

— А Леночке на каникулы нельзя с тобой? Никак?

Глеб и Алена улыбнулись друг другу — первыми ее словами было: «Я с тобой». И так же, как ей, он ответил бабушке:

— Я буду на корабле. Да и в город нужен пропуск.

— Обида какая! — сказала бабушка. — Ну, да ненадолго.

И Алена повторила:

— Конечно, ненадолго. Ерунда!

В передней послышался звонок. Бабушка остановила Глеба:

— Это — я знаю… Я сама, — и вышла.

Алена прижалась к плечу Глеба:

— Удивительная у тебя бабушка. Буду к ней ходить. Пока она одна.

— И потом заходи. Сестра Ирка — славная. И ребята хорошие. — Глеб поцеловал ее в лоб и в голову.

— Как бы мне с тобой? Море сейчас злющее, я знаю — все равно. Ну, да уж ладно! Бросаешь меня.

— Связалась с моряком — терпи.

Захлопнулась входная дверь. Алена выпрямилась на стуле.

— Ну как, закусили немножко? — Голос бабушки будто потускнел.

Только тут Алена заметила, какой нежный, чистый голос у старушки.

Глеб спросил:

— Кто это?

— Соседка. — Бабушка села возле Алены, вздохнула, покачала головой. — Самая-то высокая проверка человека — это личная жизнь, как теперь называют. Поступки, которых никто не видит, не осудит, не накажет. Нет, длинная история — другой раз! — Она чуть сдвинула светлые брови, сухонькой рукой погладила голову, плечо, руку Алены. — Поговорка такая есть: «Горит солома — валит дым, сгорает сердце — кто увидит?» — Поднялась, захлопотала. — Еще чайку?

«Сгорает сердце — кто увидит?» — повторила про себя Алена. — «Сгорает сердце…»

Потом поехали к Глебу. От ветра в машине то и дело возникал тонкий свист.