Весталка

— Вам плохо, что ли?

— Нет. Ничего. Уже проходит. Ничего..

— Вас, может, проводить? Вы из гостиницы?

— Да. Я из гостиницы. Спасибо за заботу. Не надо провожать. Сама.. Тихонько встала, пошла. Сердце болело ровнее. Пробило на башне

двенадцать. Город затихал. Лишь шумел машинами мост. Спал холм за стеной. И спокойнее текла вдаль река. Да резко выносились луковицы пестрого храма со спящими в мутном небе крестами.

И ТОГДА ВДРУГ, как от чьего-то внятного гласа, я поняла: НЕТ! НЕ ЗРЯ! Ничто не бывает зря! И жизнь моя, прожитая и выстраданная, в лучшей ее части, наверное, БЫЛА НУЖНА, как тысячи тысяч других жизней, чтобы вот так спокойно засыпал этот город, стоял холм, шумел мост, текла в вечность река. И прыгали даже Гоша с Тимошей.. Ведь по плану дьявол а здесь должна была остаться лишь выгорелая пустыня. Лишь пустыня...

Вернулась в гостиницу, в свой номер. Разделась. Легла. Сердце болело

589

уже тише, билось спокойнее. Но не могла уснуть, лежала, ворочалась, слушала, как засыпает гостиница. Где-то ходили и кричали. Где-то еще пили. Кто-то стучал мне в стену. Наверное, Армен. Слышались возбужденные голоса. Но постепенно и они стихли. Лишь трубили изредка водопроводные трубы и краны. Затихли и они. Я уснула. И тотчас, а может быть, не тотчас, я увидела: шел и шел куда-то во мглу, в осеннюю тьму поезд, нескончаемый эшелон, вагон за вагоном, вагон за вагоном. Он шел и шел, и вдруг с одной из его площадок спрыгнул, побежал ко мне худощавый человек в шинели. Я узнала сына! Это был он! Мой сын! Мой долгожданный! Он подбежал ко мне, и мы стояли, я вглядывалась в его лицо. Я не видела его уже пять лет!

Ни разу. И вот сын стоял передо мной в шинели, в фуражке, с каким -то вещевым мешком на одном плече.

— Как ты? Как? Что? — жадно спрашивала я, глядела и радостно трепетала. Значит, жив, жив! — радость тепло заливала душу. Значит, он живой!

Что отвечал мне сын? Не помню. Вроде бы утешал, как обычно:

— Все хорошо. Ничего.

Но я чувствовала, я чувствовала, сейчас мы расстанемся. И опять надолго-надолго.

— Как ты? Как? Может быть, останешься? — вдруг пришла мне догадка. — Может быть, останешься?!

— Нет. Что ты... Вон... — кивнул на все идущий, идущий мимо в осеннюю тьму поезд.. — Надо бежать! Повидались.. Надо! — Он кивнул мне

вот уже бежал к эшелону, мелькнул, исчез...

Резкий звонок оборвал мой сон. Вскочила, непонимающая, в слезах. Где? Что? Кто звонит?

Верещал телефон у изголовья. Было серое утро. Едва светало. Звонила

Оня.

— Мамочка! Дорогая! Я тебя разбудила? У нас уже давно утро. Светло. Мамочка! Я так по тебе соскучилась! Всю ночь не спала! Сидела. Приезжай,

590

мама! Скорее приезжай! Вот сейчас позвонила. Не могу без тебя! Приезжай!

Вот и кончились мои московские дни. Обратно я тоже поехала поездом

— еще раз погляжу Россию. Когда такое доведется снова? Был холодный и даже ледяной вечер, когда я приехала на Ярославский вокзал, нагруженная покупками и заказами, совсем недолго ждала свой поезд. Вот он подкатывает, словно бы родной, голубовато-зеленый «Урал». Носильщик довел меня до вагона. И я уже в купе в том самом вагоне без верхних полок и, похоже, поеду совсем одна. Второго пассажира не было. «Ну, что ж, — подумала, — буду читать, смотреть в окно». В Москве купила несколько книг, и «Милый друг» еще дожидался, когда я за него примусь. «Милый друг». Поезд вот-вот должен был тронуться, когда в купе по-хозяйски, шумно ввалился, даже без стука, не то чтобы парень, а молодой, здоровый мужчина до тридцати, с хорошо откормленным лицом и опасными темными глазами — не глаза разбойника, грабителя, хулигана — нет. Это просто глаза ни в чем не со мневающегося, беспредельно уверенного в себе и в своем нескончаемом благополучии человека. Следом за ним такой же высокий, здоровый, благополучный и тоже свято уверенный, что мир сделан только для него. Первый отличался от второго — был черноволос, с некоторой азиатчинкой в лице, но лишь некоторой, не дающей никакого основания причислить его к какой-либо из восточных народностей. «Стоит только немного поскрести всякого русского — выглянет татарин!» — вспомнила французскую пословицу. Добры молодцы — уже сказала, слово «парни» не подходило к ним, как не подходило и понятие «мужчины», — попахивали водкой, запах был не тот постоянный и ужасный горючий дух, перегар, каким дышат пьяницы, просто запах пшеничной, запах от принявших основательную «подорожную», а еще, быть может, «посошок». Не больше.

— Ну, что, бабушка? Может быть, вы пока выйдете? Нас тут много. А мы пока устроимся, — бросил мне один из них, продолжая втаскивать в купе сумки, чемоданы, рюкзаки, свертки, коробки, в то время как черноволосый

591

уже вешал пальто на мою сторону.

— Простите! Но тут же все-таки занято! — возмутилась я, бледнея. Меня первый раз так нахально-бесцеремонно назвали бабушкой. Ничего себе! Еще бы «бабусей», и это было как удар хлыстом по лицу.