Вести из леса

Хорошо в июльский полдень лежать на песке у озера. Ветер здесь такой тёплый, что не знобит даже голую кожу. Если он тянет с берега, то приносит аромат цветущего луга и короткие, ленивые песни жаворонка; если от воды, то доносит резкий запах водяных растений и звонкие вскрики чайки.

Завидно смотреть, как белокрылая птица камнем кидается вниз, поднимая фонтанчик брызг. Впрочем, зачем завидовать? Лучше встать и пробежать три шага. Серебром сверкнут мальки на отмели, и ласковая прохладная вода расступится в брызгах пены.

К вечеру холодеет воздух. Резко пахнет сено. Луговое — цветами, на лесных покосах, где коса частенько прихватывает древесную поросль, — осенним запахом вялого листа, на чистых низинах — мёдом и ржавчиной.

Ночью за озером полыхают зарницы. В папоротниках зажигаются огоньки светлячков; их не видно было раньше, пока не потемнели ночи. В неслышном полёте вьются у древесных вершин летучие мыши. Угловато и стремительно летит над просекой козодой и, резко сложив крылья, садится на тёплый песок дорожной колеи.

Хороший месяц июль! Ласковый и тёплый.

Васильки

Моя самая младшая дочка — Шура — сегодня в первый раз увидела василёк. Сорвала — и не могла на него налюбоваться. И правда, как хорош василёк: яркий, нарядный! На краю цветка кружочком лежат лазоревые трубочки, и каждая — с зубчиками. И пахнут васильки приятно, но как-то особенно, не только по-цветочному, а ещё немножко сеном и рожью.

А какая замечательная нынче выросла рожь! Она встала перед Шурой стеной. Шура поглядела в просветы между стеблями и вздохнула:

— Вот бы проскочить туда!

— Да куда же, Шурочка!? Ведь и посередине поля всё то же: стебли, стебли и стебли. Вон какая густая рожь!

А Шура твердит:

— Нет, только бы проскочить.

Вот чудачка! Но я жалела, что взяла её с собою в поле. Очень уж было жарко. И Шура моя совсем раскисла. Еле ноги волочила. Всунула свою ручку в мою, и обе сразу стали мокрыми. Мы присели отдохнуть. В небе пели жаворонки, в траве стрекотали кузнечики. Пахло рожью и кашкой. Шура положила головку мне на колени. Лежала и кусала колосок.

— Мамочка, — вдруг спросила она, — а ты много находила васильков, когда была маленькой?

— Да, очень много. Мы с подругами всегда плели из них венки. В старые времена ржаные поля так и синели от васильков. А рожь была реденькая, совсем не такая, как эта. Васильки её заглушали — отнимали от неё и воду, и пищу, и свет. Случалось, что из-за васильков пропадала половина урожая.

— Как это — половина урожая? — не поняла Шура.

— А так. Как будто в каждой крестьянской семье поселился обжора василёк. Сядут за стол, и он тоже. Положат на стол краюху хлеба, а он половину отрежет и съест. И так за каждой едой и каждый день.

— Надо было выгонять его из-за стола, — сказала Шура.

— Надо бы, да не мог с ним народ справиться. А сейчас василька победили. Сейчас зёрна ржи, прежде чем сеять, очищают и семена василька выбрасывают. Вот поля и чисты. Вот и нет васильков.

— А я этот василёк положу в книжку на память, — сказала Шура, — в старинную книжку положу.

Приключения Припрыжкина — закавказского русачка

_{(Письмо с Кавказа)}

Чуть я не погиб. Весной это ещё было. Если бы не смелость моя, то… Да вот, почитайте.

Люблю я птиц за песни. Дремлешь под кустом, а они тебе песни поют. Да и я перед ними в долгу не остаюсь. Многие здешние птицы гнёзда свои моей шёрсткой выстилают. Кусты тут колючие; пока сквозь них продерёшься, — шерсти линючей на колючках немало оставишь. Птицы шерсть для гнёзд собирают. Мне не жалко — пусть!

Да вдруг — беда!! Слетелись как-то птицы: горихвостки, жуланы, славки. Подняли писк. У всех у них ночью гнёзда пропали! Вечером было гнездо, а утром нет!

Всяко у нас в горах бывает. Бывает, сороки яйца из гнёзд воруют. Бывает, сойки птенцов заклюют. Но вот чтоб гнёзда воровали — такого в жизни не слыхал! А слух у нас, у зайцев, сами знаете, — чуткий.

Повесили птицы носы и петь перестали. Надо выручать. Топнул я лапкой и говорю:

— Вот как поднимется над горами наше заячье солнце, — разыщу злодея!

Дождался луны — луна для нас, для зайцев, всё равно, что солнце. Мы зверьки ночные. Днём, при солнце, мы спим.

Скакал, скакал, вижу — пещера. Дай загляну! Заглянул. Посреди пещеры камень. Справа от камня кости белые, шерсть, черепа заячьи, а слева — птичьи гнёзда! И горихвосткины, и жуланьи, и славкины!

Я — назад! А навстречу мне страшная — ух ты! — голова, как кочан капусты, рожа кошачья, на голове рога, глаза горят!

Опомнился я уже далеко. Как голову о камни не расшиб, — сам не пойму. Трясусь и плачу. А филин-страшила хохочет:

— Хо! Хо! Хо!

Филин — вот кто гнёзда воровал!

Лень ему по прутику гнездо своё собирать. Воровать-то легче. Схватит лапищей птичье гнёздышко, сорвёт с веток и к себе в пещеру, на подстилку.

Ну, а когда поднялась над горами наша заячья луна, то есть птичье солнце, задали ему птицы трёпку! Так по горам гоняли, что не знал, куда и спрятаться!

Слепой дождик

Летний весёлый Дождик прибежал в лес — и давай плясать! По берёзовым листочкам пощёлкивает, по круглым осиновым листьям барабанит, напевает песенку: