Вести приходят издалека

— За день до смерти она является в турагенство и уточняет подробности поездки. Покупает торт и «проставляет» на работе уход в отпуск. У нее прекрасное настроение!

— А потом она приходит домой, на нее накатывает тоска, она выпивает таблетки и — до свидания! — продолжил Горошко.

— Ты рассуждаешь по-мужски, — покачала головой Маша.

— А как будет по-женски? — усмехнулся Горошко.

— По-женски, она убирает квартиру, расставляет в ванной косметику. Освобождает холодильник, но в уголке на подоконнике стоит баночка йогурта и лежит булочка на завтрак. Она бросает в стирку все полотенца, но в кухне висит одно чистое. И еще одно в ванной. Она планирует встать, умыться, съесть свой завтрак и поехать в аэропорт. Уж поверь мне, если б на меня напала тоска, и я решила бы расстаться с жизнью, я ни за что не стала бы прибираться в квартире. Уборка — это первое, что я послала бы ко всем чертям на этом свете. А уж Григорьева — тем более!

— А записка соседке? И открытая дверь, — не сдавался Горошко.

— У соседки я сегодня побывала. У нее есть ключ от этой квартиры. Аня еще неделю назад попросила эту соседку поливать здесь цветы в ее отсутствие. Записку для нее Аня, наверное, написала заранее, собиралась бросить в почтовый ящик утром. Накануне женщина нянчилась с внучкой в соседнем подъезде, ее просто не было дома. Убийца не знал, что у соседки есть ключ. Впрочем, даже если б и знал, дверь здесь не захлопывается, замок надо запирать ключом. Анина связка была на месте. И записка ему оказалась весьма кстати.

— Убийца пока существует только в твоем воображении. Как он мог это самое убийство осуществить?

— Вот этого я пока не знаю, — вздохнула Маша.

— И где сумка с вещами? Она же не отправила свой багаж заранее?

— Вот именно, что в доме нет ни одного чемодана, ни одной большой сумки. Ни полной, ни пустой. У тебя в доме есть дорожная сумка?

— Конечно, и не одна, — кивнул Горошко.

— Вот и у меня — не одна. А у Ани — ни одной!

— И что?

— И то! Убийца унес сумку с собой. Ему некогда было ее разбирать. Аня держала в секрете свою поездку в Грецию. Ни на работе, ни мне она ничего не сказала. Убийца, возможно, тоже был заинтересован в том, чтобы это осталось в тайне.

— Да зачем! — изумился Горошко.

— Ну, не знаю, это надо у Григорьевой спрашивать…

Маша вдруг застыла с полотенцем в руке, потом медленно повернулась к Вите.

— Маша, нет прибора, нету его! И документы с программой исчезли. Мне Стольников говорил. И потом, надо же вживлять микростимуляторы.

— Как, ты сказал, они называются?

— Микростимуляторы. Это приемные устройства, управляются прибором и стимулируют заданный режим работы клеток мозга.

— Понятно. Но ведь кому-то они уже вживлены?

— Я знал только одного такого человека, сам оперировал. С остальными работал сам Цацаниди, лично.

— Кому ты вживлял? — Маша едва удержалась, чтобы не схватить медлительного Горошко за горло.

— Аньке Григорьевой!

Маша села на стул и подперла кулаком щеку.

— Ясно. Бесполезно. А если б документы были, все равно, наверное, годы нужны, чтобы изготовить прибор?

— Нет, у Стольникова все есть. Не хватает программы и необходимых настроек. Так что, если найти документы, можно попробовать поработать с кем-нибудь из пациентов Цацаниди. Или вживить стимуляторы кому-нибудь. Тебе, например.

— Ага, спасибо. Так я и согласилась, — парировала Маша. — Но документы надо добыть!

Она решительно вышла из кухни.

Витя шумно вздохнул, а через минуту, распрощавшись с Машей, выскочил на площадку и, не дожидаясь лифта, побежал по лестнице, покатился, перепрыгивая ступеньки и насвистывая веселенький мотивчик.

19

На перроне вокзала «Ярославль-Главный» под бодрую музыку подпрыгивал от холода Кузя Ярочкин. Днем, когда он после школы отправился на съемки, было почти жарко, и ему хватало тонкой курточки. В половине девятого вечера, когда приходит электричка из Москвы, резко похолодало.

Тимка выскочил из первого вагона, пожал ледяную Кузину руку и бегом потащил брата на маршрутку.