В центре романа — жизнь одной семьи в Тиране, описанная на фоне драматических событий той зимы. Главный герой, журналист Бесник Струга, оказывается свидетелем неповиновения Энвера Ходжи кремлевским властителям. В «Суровой зиме» Энвер Ходжа предстает «мудрым и дальновидным политиком», решительно отстаивающим позицию своей страны от «ревизионистов всех мастей». Сегодня Кадарэ, пожалуй, не избежать упреков в том, что многие страницы этого романа написаны в угоду тогдашней политической конъюнктуре. Однако вряд ли можно сказать, что роман не интересен, что в нем нет сцен, написанных рукой художника. Впрочем, думаю, сегодня сам Кадарэ не все принимает в себе вчерашнем: слишком сильно изменился мир вокруг нас. Именно неудовлетворенность жизнью в Албании, тем курсом, который проводил Рамиз Алия, заставила Исмаиля Кадарэ два года назад попросить политического убежища во Франции. Он заявил тогда, что вернется на родину, когда там победит демократия. Этот день настал, и он вернулся.
Он возвращается и к нам. Первым прервал молчание вокруг его имени журнал «Иностранная литература». Переводится на русский «Суровая зима». Возможно, придет черед, и мы прочитаем продолжение «Суровой зимы» — роман «Концерт в конце зимы», описывающий разрыв Албании с «ревизионистским» Китаем, и «Сумрак степных богов» — воспоминания о друзьях по Литературному институту в Москве, и историческую повесть «Дворец снов» о тотальном контроле власти над умами людей, другие книги. Как отмечал один из французских критиков, Кадарэ «с необычайной легкостью обращается к истории, находя в ней множество созвучий с современностью». Исторический сюжет в сочетании с современной лаконичной манерой письма придает особую привлекательность его произведениям. Такова и предлагаемая новелла, характерная для Кадарэ. Она о волнующей не только его теме Востока и Запада, об устремлении из мира несвободы в свободный мир.
Исмаиль Кадарэ.
I
Никогда еще Хаджи Милети не желали перед дальней дорогой столь часто счастливого пути, как на этот раз — в начале сентября, перед тем как отправиться ему на Балканы. Уже не первый год служил он караванщиком в заготовительной конторе дворца Шейха уль-Ислама, и поездки в самые отдаленные уголки империи стали для него делом вполне привычным. Какие только грузы не перевозил он: от старых ковров, отслуживших свой век в столичных мечетях и предназначавшихся теперь для провинциальных, и до суконных плат с изречениями из Корана, которые распределялись по захолустным городам, отдаленным селениям или военным гарнизонам, где, судя по донесениям инспекторов или поступавшим анонимным письмам, их не хватало, а то и не было вовсе.
Хаджи Милети, привыкший к дальним странствиям и дорожным хлопотам, на сей раз ощущал какую-то тревогу. И не потому вовсе, что предстояло отправиться в те края, где ему не доводилось бывать раньше. Причина крылась скорее в другом — в том грузе, который он должен был доставить (большом количестве черных покрывал, предназначавшихся для тамошних женщин), и тех слухах, которые долетели до его ушей, пока он собирался в дорогу.
Он старался забыть эти пустые разговоры, успокаивал себя. Дело предстояло обычное. Да и груз, который он должен был везти, мало чем отличался от тюков с молельными ковриками и уймы других вещей, которые он не раз и не два развозил по городам и весям.
Он старался подавить в себе беспокойство, и временами ему это удавалось, пока вновь не всплывали в памяти эти бесчисленные «Счастливого пути!» и в голову не лезла мысль, что, наверное, не только ему эта его миссия казалась необычной. Потому-то и желали ему столь часто удачного ее завершения.
Вот такие мысли донимали Хаджи Милети, пока он принимал покрывала на центральном складе заготовительной конторы. Их было много. Почти полмиллиона. Они лежали, связанные в тюки, на каждом из которых выведена была цифра, означавшая количество. Старший кладовщик нудно цедил цифру за цифрой, скользя глазами от тюков к пачке накладных, которые держал в руках.
«Полмиллиона, — подумалось Хаджи Милети. — И когда они только успели их изготовить?»
Он слышал, что все лето мастерицы десяти городов трудились не покладая рук. Поговаривали, что злорадное ворчание слышалось там, где кроились черные полотнища, из которых потом шились чадры. «Помаются теперь эти чужеземки там, на Балканах. До сих пор они не знали, что такое чадра. Может, еще и смеялись над нами. Порезвились, как кобылицы, и будет. Пришел и ваш черед. Теперь узнаете, каково под чадрой».
Но так думали далеко не все. Большинство, конечно же, вздыхали, сочувствуя уделу далеких балканских сестер. «Бедняжки, пробил и их час…»
Хаджи Милети старался пропускать мимо ушей все эти разговоры. Он и мысли не допускал, что женщины где-то могут ходить не скрытые покрывалом. Как не мог представить день без ночи. Ведь Аллах сотворил этот свет таким: половина — день, половина — ночь. Таким он создал и род людской: половину — с открытым лицом, другую — под чадрой.
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное