Читаем Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях полностью

Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Устраивать и предпринимать было в бойцовском характере Андреевой, и она стала придумывать, "каким образом сделать, чтобы Даниил мог работать дома". "Принарядившись как могла, — вспоминала она, — приехала в Музей связи и явилась к начальнику. Понятия не имею, что я ему щебетала, как доказала, что моему мужу надо работать дома, но доказала, и он "откомандировал", так сказать, Даниила домой, чтобы он там работал, а в музей являлся по определенным дням и привозил готовую работу. Таким образом, дома работала за него я. Правда, как раз шрифты я писала плохо, а делала работу художника — оформителя. Это были какие-то бесконечные диаграммы, схемы и что-то еще. Я все это придумывала, рисовала, наклеивала на планшеты, вообще вкладывала в работу весь свой уже довольно большой опыт. Даниил писал шрифты и отвозил работу в музей" [317]. Но до разрешения работать дома, полученного далеко не сразу, он вставал затемно, возвращался поздно, часто очень усталым, выдохшимся.

"С этими поездками возникло еще одно смешное осложнение, когда понадобилась моя способность щебетать, глядя в лицо мужчине, и получать то, что надо, — рассказывала Алла Александровна об этом времени. — Был уже конец войны, шла зима 44/45 года, близилась последняя военная весна. И многих молодых мужчин, мобилизованных по возрасту, на фронт уже не отправляли. Им давали безопасную, но очень нудную работу. Они патрулировали на улицах, особенно много их было в метро на всех выходах.

<…>Для мальчиков — патрульных Даниил был, конечно, желанной добычей. Они его останавливали чуть не каждый раз, когда он ехал домой из Музея связи, и отправляли на гауптвахту, еще хорошо если мыть пол, а не чистить туалеты. Обычно ему приходилось там ночевать. Один раз его задержали за зеленые камуфляжные пуговицы. Когда я заменила их на блестящие медные, его остановили уже потому, что на шинели пришиты медные пуговицы, а должны быть защитного цвета. В конце концов это надоело и ему, и мне. И мы придумали забавную игру.

Из Музея связи Даниил звонил мне перед тем, как ехать домой. Я рассчитывала время, приезжала к метро "Кропоткинская", где тогда был один выход, и ждала его. Даниил выходил из вагона, и мы шли на расстоянии друг от друга, смешавшись с толпой, будто случайные прохожие. Я очень хорошо видела, как появлялся блеск в глазах у замучившегося от скуки патрульного, когда он замечал эту нелепую фигуру. Мы подходили достаточно близко, и парень уже готовился вцепиться в Даниила и придраться к каким-то нарушениям, которые всегда можно найти. И тут я подлетала к патрульному и, улыбаясь, начинала лепетать, расспрашивать, как выйти на Кропоткинскую, а еще мне нужен Гоголевский бульвар. Ну что ж, хорошенькая молодая женщина, нежно улыбаясь, спрашивает парня, и он начинает отвечать. А я продолжала: "Ах, пожалуйста, ах, спасибо! А еще, пожалуйста, объясните…" — и так занимала те минуты, за которые Даниил успевал благополучно проскочить мимо.<…>

Вообще Даниил очень странно относился к себе. Как-то мы ехали на трамвае к моим родителям. Подъезжаем к Петровским воротам, я обращаюсь к нему с чем-то, а он отворачивается. Я ничего не понимаю, спрашиваю еще раз, думаю, может, не расслышал. Даниил опять отворачивается, еще более резко. Я замолкаю. Выходим у Петровских ворот, и тут я говорю:

— Что случилось? В чем дело?

И слышу невероятный ответ:

— Неужели тебе не понятно, что такая женщина, как ты, не может иметь в качестве спутника то, что я сейчас собою представляю.

Господи! Я онемела и, по — моему, полдороги от Петровских ворот до мамы изумленно молчала" [318].

Далеко не каждый вечер после работы в музее Андреев мог сесть за недавно ему переданную отцовскую "Корону". До войны пишущей машинки у него не было вовсе. Рукопись романа, закопанного в Валентиновке, пропала — бумага отсырела и слиплась, чернила расплылись. Экземпляра оставленного у Татьяны Усовой, он, видимо, вернуть не смог и, по свидетельству Аллы Александровны, "Странников ночи" "начал писать заново буквально с первых строк…" [319]Но причиной переписывания романа стала пережитая война, ее опыт, новое понимание людей и событий.

Писание определяло его жизнь. Главным оно стало и для жены. Она со всей решительностью и целеустремленностью стала устраивать их общую жизнь, ограждая мужа и его творчество. "Обрубила", по ее словам, "подчиненные" отношения Даниила с Коваленскими, ограждала от излишних, как она считала, посещений друзей. Атмосфера дома изменилась. Старым друзьям, раньше приходившим запросто и в любое время, а теперь встречавшим рядом с ним непреклонную охранительницу покоя и вдохновения, стало казаться, что перемены в Малом Левшинском произошли разительные. Татьяна Морозова свое впечатление от посещения Андреевых 20 декабря 44–го выразила так: "дикая перемена окружения" [320].