Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Отрочество и юность Даниила Андреева, его поколения совпали с революционным сломом всей русской жизни. Слом обозначился войной, и всем видимой трещиной, становящейся провалом, явился в 17–м. Иногда казалось, что вихри улеглись, жизнь, текущая своим чередом, соединяет разрывы и не везде зажата гранитно — чугунными берегами утопии. Но ощущение того, что происходящее — таинственное отражение неуследимой ожесточенной борьбы, в которой верховодят принимающие причудливый облик силы тьмы, появилось в нем еще в школьные годы и становилось всё отчетливее. Это ощущение было интуитивным, поэтическим и мистическим. Грозное и безжалостное проглядывало за лицами и ликами совершавшегося. За обыденностью.

Состязания в острословии, придумывание "живых картин", шутливое сочинительство, счастливое убегание в природу — за этим времяпрепровождением в своем, кисовском кружке не только избыток юных сил, но и попытка отгородить свой мир от натиска безжалостной действительности.

Можно предположить, что "погружение в Дуггур", как Даниил Андреев называл несколько лет своей юности, началось в том же

1923 году, вместе с последними шумливыми днями в школе, с веселыми поездками дождливым летом на Сенёж. Об этом "темном периоде", его наваждениях и соблазнах до нас дошли самые смутные сведения. Не потому, что он утаивал нечто постыдное. Хотя и походя вспоминать о том времени не любил. Но многое, не внешнее, а духовно пережитое — "соблазн, кощунство, ложь, грехи" — отозвалось и в "Розе Мира", и в трех стихотворных циклах, названных "Материалами к поэме "Дуггур"". В них ставший мифопоэтическим эпосом рассказ о духовных мороках и развилках ранней молодости:

Не летописью о любви,
Не исповедью назови
Ты эту повесть:
Знаменовалась жизнь моя
Добром и злом, но им судья —
Лишь

Бог да совесть.

Имя Даниил в переводе с еврейского означает: "Бог мне судья". Суд над самим собой, суд совести, в сущности, тоже Божий суд, требующий душевного порыва к Вышнему. Стихотворения "Материалов к поэме "Дуггур"" и есть суд совести, заканчивающийся молитвой к Ней — Звезде морей, Богородице.

Кто над стихом моим стоит,
Как друг суровый, говорит:
— Будь смел и зорок, —
Пером жестоким запиши
Весь апокалипсис души,
Весь бунт, весь морок;

Безумных лет кромешный жар

И путеводный свет Стожар
В любой секунде
Тех непроглядных, вьюжных дней,
Да вспыхнет гимном перед Ней
Твой De profundis.

Но здесь суд превращается в мистериальное видение собственной юности, ее "темного периода", когда душа проходит по грани и в ней самой идет борьба сил света с демонической тьмой. Дуггур — инфернальный слой, где царят демоны великих городов. Это мир хмурой городской ночи, в которой преобладают "тона мутно — синие, сизые, серые, голубовато — лунные". В каждом из городов Дуггура своя великая демоница, населяют же их мелкие демоны обоего пола, едва отличающиеся от человека. Сущность этих демонов — безмерное сладострастие.

"Демоницы Дуггура телесно отдаются одновременно целым толпам, и в их обиталищах, полудворцах — полукапищах, идёт непрерывная, почти непонятная для нас оргия во славу демонической царицы Луны, той самой, чьё влияние испытываем иногда мы, люди, в городские лунные ночи: оно примешивается к маняще возвышенному и чистому влиянию светлой Танит, возбуждая в человеческом существе тоску по таким сексуальным формам наслаждения, каких нет в Энрофе… Единственным светилом в Дуггуре, его солнцем, служит Луна, поэтому бблыную часть времени этот слой погружен в глубокий сумрак. Тогда вступает в свои права искусственное освещение — длинные цепи мутно — синих и лиловатых фонарей: они тянутся нескончаемыми гирляндами вдоль пышных, массивных зданий", — так описан Дуггур в "Розе Мира", где есть и предупреждение: "Для человеческой души срыв в Дуггур таит грозную опасность. Срыв происходит в том случае, если на протяжении жизни в Энрофе душу томило и растлевало сладострастие к потустороннему — то самое мистическое сладострастие, которое испытывают мелкие демоны Дуггура к Великой Блуднице".

Какое же сладострастие к потустороннему мучило и смущало юношу Даниила Андреева?

1923–м годом помечено стихотворение "Юношеское", дописанное или поправленное в 1950–м. В нем можно угадать далекие очертания Дуггура: "Смутно помнятся конусы древнего, странного мира — / Угрожающий блеск многогранных лиловых корон…"