Читаем Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях полностью

Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

В этом произведении (в фантастической форме) поднимается вопрос о том, что писатель отвечает за поведение в своих произведениях своих действующих лиц. Очевидно, в "Даче в снегу" посетителем было главное действующее лицо одного из произведений писателя, принявшее облик живого человека и упрекающее писателя во внутренней неправде его произведения, и этим толкающее читателя на ложный путь жизни.

Александр Викторович был очень музыкален. Он даже поступил в консерваторию и не стал пианистом только потому, что с ним произошел случай, сделавший малоподвижной его правую руку" [92].

Широко образованный, Коваленский естественнонаучные знания и умения совмещал с гуманитарными, от теории музыки до теории стихосложения. Началом литературной работы он считал 1925 год.

Речь шла действительно о работе. С 26–го по 30–й год он опубликовал десятка три детских книжечек, главным образом стихотворных: "Лось и мальчик", "Сахарный тростник", "На моторной лодке", "О козе — егозе, свинке — щетинке и о домашней скотинке"… Они пользовались спросом, переиздавались, включались в тогдашние хрестоматии. Возможно, привлекла его к этой работе дружившая с Коваленскими и Добровыми Варвара Григорьевна Малахиева — Мирович, в эти годы кормившаяся той же детской литературой, сотрудничавшая с теми же издательствами. Но главным для Александра Викторовича представлялось писавшееся "в стол", в 27–м — драма — мистерия "Неопалимая Купина", в 28–м — поэма "Гунны"… Читал он их только избранному кругу, самым близким.

Но неизбежная, с самого начала, раздвоенность — одно сочинять для заработка и публично состоять советским литератором, а другое, заветное, настоящее — втайне, для немногих, не могло не ломать и не уродовать его писательства.

В семье Коваленский получил прозвище Биша, так его называла жена. Любовь их была трогательно нежной и возвышенной. Эту трогательность не могли не замечать и окружающие. Шура, выйдя за Александра Викторовича, посвятила себя служению мужу, беззаветно считала его гением, новым Гете. Театр она оставила навсегда. Тем более, что Коваленский отвергал театр, считал: цель человека — собирание многих сторон личности, разных жизней, заключающихся в нем, в одну, а актерство — это распыление себя, растрата и разлад ипостасей души.

На посторонних, не без оснований, он производил впечатление человека сухого, высокомерного. Но не для получившего от зятя прозвище Брюшон Даниила. Для него их отношения стали не только родством, но и многое значащей дружбой. В уцелевшем отрывке юношеской поэмы сказано о близких отношениях тех лет с сестрой и ее мужем, называемых любимейшими друзьями:

…Но папоротник абажураСквозит цветком нездешних стран…Бывало, ночью сядет ШураУ тихой лампы на диван.Чуть слышен дождь по ближним крышам.Да свет каминный на полуСветлеет, тлеет — тише, тише,Улыбкой дружеской — во мглуОн — рядом с ней. Он тих и важен.Тетрадь раскрытая в руке…Вот плавно заструилась пряжаСтихов, как мягких струй в реке.Созвездий стройные станицыПоэтом — магом зажжены,Уже сверкают сквозь страницы"Неопалимой Купины".И разверзает странный генийМир за мирами, сон за сном,Огни немыслимых видений,Осколки солнц в краю земном…Текут часы. Звучат размеры,Ткут звуковой шатёр, скользя…И прежней правды, дальней верыЧуть брезжит синяя стезя.Но над лазурью — башни, башни,Другой кумир, иной удел…— Будь осторожен вдвое!СтрашныйСоблазн тобою завладел, —Так говорит сестра. Но мигомУж не рассеется дурман…Она откладывает книгуНа свой синеющий диван.Все измышленья в темень канутОт этой ласковой струи…— Спокойной ночи, мальчик, — глянутГлаза сестры в глаза мои.И еле зримо, — смутно, смутно —Не знаю где, какой, когда —Нездешней правды луч минутныйСкользнёт в громаду тьмы и льда.