Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Написав "Германцев", Андреев читал поэму друзьям. Василенко, с которым после начала войны, они встречались редко, запомнились строфы о "бесах, носящихся вокруг мавзолея Ленина". В начале войны, вспоминал Василенко, "мы не верили в немецкие душегубки, в звериное лицо фашизма". Но Андреев знал высказывания Гитлера не только по советским газетам, а и хотя бы по цитатам Сикорского, и разглядел в нем демонические черты. Пусть вождь нацистов умел "в случае надобности говорить языком Иммануила Канта, автора трактата о вечном мире"[279], так ведь этот же язык при надобности использовал и Сталин. В начале поэмы появляется тот "страшнейший" демон, в котором угадывается уицраор "империи — тирании", как поэт определял государство Гитлера. "Стоногим спрутом" демон явился не сразу, вырастая из уязвленного ультимативным Веймарским миром национально — патриотического чувства, постепенно превратившись в загромыхавший над Германией "истошный рев Хайль Гитлер":

Он диктовал поэтам образы,
Внушал он марши музыкантам,
Стоял над Кернером, над Арндтом
По чердакам, в садах, дворцах,
И строки четкие, как борозды,
Ложились мерно в белом поле,
Чтобы затем единой волей
Зажить в бесчисленных сердцах:

Как штамп, впечататься в сознание,

Стать культом шумных миллионов…

Образ Гитлера в поэме мог быть еще неясен, еще задаются вопросы, кто он:

Провидец? пророк? узурпатор?
Игрок, исчисляющий ходы?
Иль впрямь — мировой император,
Вместилище Духа народа?
Как призрак, по горизонту
От фронта несется он к фронту,
Он с гением расы воочью
Беседует бешеной ночью.

Но странным и чуждым простором

Ложатся поля снеговые,
И смотрят загадочным взором
И Ангел, и демон России.
И движутся легионеры
В пучину без края и меры,
В поля, неоглядные оку, —
К востоку, к востоку, к востоку.

Но характеристика Гитлеру, данная позже, в главном сложилась сразу. Гитлера, как и Сталина, Андреев считал порождением "демонического разума". Гитлер "не проходимец без роду и племени, а человек, выражавший собою одну — правда, самую жуткую, но характерную — сторону германской нации. Он сам ощущал себя немцем плоть от плоти и кровь от крови. Он любил свою землю и свой народ странною любовью, в которой почти зоологический демосексуализм смешивался с мечтою — во что бы то ни стало даровать этому народу блаженство всемирного владычества…" В то же время "другие народы были ему глубоко безразличны". Особенно интересовали Андреева "слухи" о мистицизме Гитлера. В "Розе Мира" он говорит, что "противопоставление себя и своего учения всякой духовности"

у него "не отличалось последовательностью и окончательностью". Гитлер "с благоволением поглядывал на поползновения некоторого круга, группировавшегося подле Матильды Людендорф, к установлению модернизированного культа древнегерманского язычества; вместе с тем он до конца не порывал и с христианством". Поощрял "распространение в своей партии очень туманного, но всё же спиритуалистического мировоззрения ("готтглеубих")…" Для Андреева Гитлер стал одним из главных, вместе со Сталиным, демоническим героем мистерии двадцатого столетия, служившем силам зла. И в поэме "Германцы", и в "Розе Мира" он мифологизирован, представая не просто эпическим злодеем, но человекоорудием для осуществления замыслов Противобога.