Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Занятия на курсах шли вечером, а днем большинство студентов занималось в Румянцевской библиотеке, терпеливо сидя в читальном зале у ламп с зелеными абажурами. Много времени здесь проводил и Андреев. Потом, в тюрьме, он написал гимн библиотеке "в молчаливом дворце".

На ВГЛК училась одноклассница Даниила Андреева — Муся Летник, как и он глубоко верующая и тоже писавшая стихи, маленькая, тоненькая, с легкой косинкой задумчивых глаз и почти детским голоском. Они дружили. Муся его познакомила со своими подругами — Натальей Радченко, Ириной Всехсвятской и Ниной Лурье. Наталья Радченко оставила набросок, рисующий Даниила Андреева тех лет: "Он бывал, как и мы, Мусины подруги, неизменным гостем на дне её рождения. Даня — Мусин одноклассник, друг школьных лет, — думаю, был духовно близким ей человеком. В те юношеские годы он производил на меня впечатление цветка с надломленным стеблем, вернее всего ириса, не яркого, но изысканного, привядшего и всё же живого. А может, это сравнение с цветком и надломленным стеблем подсказано словами самого Дани, произнесёнными в каком-то споре с Ириной: "У вас типично короткий стебель сознания". Мы подсмеивались над этими словами, повторяя их с Даниной томной интонацией, которую называли "декадентской""[84].

На курсах он познакомился с приехавшим из Керчи Вадимом Сафоновым, крепко стоявшем на грешной советской земле, несмотря на увлеченное стихописание. Оно их и сдружило. В те годы Сафонов не только сотрудничал в "Труде", а даже напечатал несколько стихотворений, начав с отклика на смерть Ленина. Как и Даниил, был принят во Всесопо — Всероссийский союз поэтов. Союз возглавлял профессор ВГЛК и земляк Сафонова — Георгий Шенгели[85]. Всероссийский Союз Поэтов, объединявший стихотворцев и начинающих, и маститых, самого разного толка и калибра, просуществовал до 1929 года, но вряд ли чем-то мог помочь молодым поэтам… Поэзия, любовь к Лермонтову, юность, когда и самые разные люди легко сходятся, общие знакомые — объединяли. Они подружились. Сафонов приходил в гостеприимный дом Добровых, несколько раз оставался ночевать, поскольку жил далеко, в Сергиевом Посаде.

8. Семья

По всей вероятности, летом 1925 года Даниил побывал в Судаке. Во — первых, там поселилась очень больная, с парализованными ногами Евгения Альбертовна Репман. Жить ей на старости лет стало не на что. Поэтому бывшие ученики гимназии ежемесячно собирали для нее деньги. (Эта помощь, свидетельствует вдова Андреева, продолжалась до начала войны; и большую роль в сборе этих денег играл Даниил.) Во — вторых, счастливый случай: для обследования Судакской крепости из Москвы отправился профессор А. А. Фомин. А он дружил с профессором Строгановым, мужем Надежды Александровны, их учительницы. Она и пригласила поехать с ними милую ее сердцу Зою Киселеву и Даниила Андреева. Это была возможность в то голодное и трудное время немного откормиться и отдохнуть.

Там, в Судаке, участвуя в раскопках (земляные работы — условие поездки), Даниил познакомился с юным учеником художественной студии Глебом Смирновым, и они подружились. Археологические исследования Фомина по заданию Исторического музея и Археологического отдела Главнауки имели серьезное значение, о них он тогда же сделал доклад на Всесоюзной археологической конференции в Херсонесе. Историческая наука всерьез интересовала и Андреева, не случайно герой "Странников ночи", одна из проекций автора, Саша Горбов — археолог. Остатки внушительной генуэзской цитадели, стена из серого известняка с боевыми башнями, опоясывавшая гору Крепостную, откуда открывалась окруженная горами долина, искрящаяся на солнце бухта на юго — западе — будили воображение. И сам уютный Судак с горами и морем, с саманными домиками и шелестящими тополями, молодая дружеская компания действовали ободряюще. Но даже здесь мучительные переживания всплывали. Может быть, о них он позже писал, вспоминая высокий берег с крепостными стенами:

За разрушенными амбразурами,
В вечереющей мгле — никого.
Брожу я, заброшенный бурями,
Потомок себя самого.

Постылая грусть терпка мне,
И, влажные лозы клоня,
Читаю надгробные камни
На долгом исходе дня.

И буквы людских наречий
На плитах разных времён
Твердят о Любимой вечно,
Одной в зеркалах имён.

И, в леденящем горе,
Не в силах утишить печаль,
Сажусь у гранитного взморья,
Долго гляжу — вдаль.

Весной 1926–го он неожиданно получил письмо от брата Вадима, от которого долго не получал никаких известий.