Вестник смерти

Кто относился к Антипу по-прежнему, так это только Волк. Рана от янычарской сабли на его голове, как и обещал Хорн, зажила на второй день после того, как были наложены скобки, и теперь Волк неподвижно, как изваяние, лежал в дальнем углу камеры, вытянув перед собой свои сильные лапы, и немигающим взглядом наблюдал за тем, что происходило вокруг.

Да что говорить о нечисти и Волке, который вообще непонятно кем был, если даже в общении с Хорном пропала былая непринужденность. Антип более не испытывал перед Хорном того панического страха, который погнал его прочь из суразской таверны «Бутылочное горлышко». Наблюдая за Волчатником, он пришел к выводу, что истории, которые рассказывал ему дед о людях из Мира без Солнца, сильно преувеличивают реальные факты. Да, у Хорна была какая-то своя, никому не понятная цель, но при этом он не шел к ней по трупам. Более того, Антипа порою даже удивляло столь трепетное отношение сурового воина, каким представлялся ему Хорн, к чужим жизням. И все же Антип сторонился Волчатника. А тот, в свою очередь, не стремился навязать парню свое общество. Казалось, его вполне устраивало общение с Луконей и Брандлом, с которыми он мог часами беседовать на самые разнообразные темы. Слушая эти их разговоры, Антип мысленно благодарил старого отшельника из покосившегося домика на берегу реки Солмы, отделяющей Великие Степи от Подлунной Империи, за основы тех знаний, которые он ему преподал. Антипу и сейчас было далеко не все ясно из того, о чем говорил Хорн со своими чудными собеседниками, а уж простой сельский парень, каким он был до того, как покинул Устынь, так и вовсе не понял бы в их разговоре ни единого слова. Но, возможно, именно той утраченной простоты и наивности как раз и не хватало Антипу для того, чтобы снова найти общий язык со своими спутниками. То, что прежде вызывало у Антипа неподдельный интерес, теперь настораживало его. В любой случайно произнесенной фразе он искал скрытый смысл. А за каждым действием старался разглядеть его побудительные мотивы. Он и сам не мог объяснить, почему это происходило, но и не стремился избавиться от своих новых привычек, считая, что именно так и должен поступать всякий здравомыслящий человек, стремящийся чего-то достичь в этой жизни. При этом Антип думал не о какой-то конкретной цели, которой у него пока не было, а рассуждал абстрактно, полагая, что при соответствующей настойчивости удача рано или поздно должна ему улыбнуться. Тем более что он обладал уникальной способностью, которой судьба награждала только избранных, – далеко не каждый мог хотя бы просто удержать в руках нож вестника смерти, не говоря уж о том, чтобы использовать его по прямому назначению. Нож, который теперь принадлежал Антипу и который сам он уже считал своей законной собственностью, был создан для того, чтобы убивать. Придя к такому выводу, Антип наконец-то понял, почему он не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу убитых янычар, – за ним не было и не могло быть никакой вины. Винить его за то, что совершал нож, который он просто держал в руке, было бы все равно что судить пчелу за то, что у нее есть жало, которое она вонзает в каждого, кто попытается прикоснуться к ней. Тот, кто совершает убийство, не испытывая ненависти или злости по отношению к своей жертве, делая это так же легко и почти незаметно для себя, как дышит здоровый человек, на самом деле не совершает злодеяния, а вершит высшую справедливость, мотивы которой неясны непосвященным. Он – орудие Судьбы, всего лишь исполняет предначертанное, подобно молнии, ударяющей в человека, идущего в грозу по полю. Примерив на себя роль вершителя чужих судеб и не испытав при этом ни малейшего разочарования или хотя бы смущения, Антип тем не менее был уверен в том, что по-прежнему остается хорошим парнем. Просто отныне далеко не каждый мог понять истинные причины того, что он делал.