Вестники Судного дня

Какое это счастье, оказаться в обстановке спокойствия и обыкновенного житейского уюта. Когда нет над головой грохочущего минами и снарядами неба. Когда нет никого, кто поводит автоматным дулом в твою сторону. Когда не надо натягивать на себя личину и униформу противника и пробираться за его секретами. Когда не приходится нажимать на пулемётную гашетку и смотреть, как складываются пополам хрупкие тела, безусловно, врагов, но тоже людей.

А можно вот так запросто лежать на кровати и чувствовать, что под тобой свежая простыня и хорошо взбитая подушка под головой. Пусть где-то далеко внизу саднит раненая нога. Это пустяки. Глядишь, заживёт. Никакая боль не лишит его наслаждения смотреть вверх и считать трещины на потолке или наблюдать, как в углу хаты трудолюбивый паучок доплёл для себя гамак из паутинных волокон и теперь знай себе качается в нём, подставляя лохматое брюшко под косые лучи заходящего солнца. Как приятно провести рукой по щекам и почувствовать ладонью не жесткую, прокопчённую на лесных кострах щетину, а гладко выбритую кожу. Что можно ценить ночь не за то, что она даёт укрытие от острых неприятельских глаз и помогает бесшумно и незаметно со спины подобраться к солдату противника с зажатой в руке финкой и молниеносным движением погрузить её в ложбинку у его шеи. А любить ночь за то, что она выстлала своим волшебным звёздным покрывалом ложе, на котором, озаряемое лунным светом, волнующе раскинулось трепетное тело самой дорогой на свете женщины, и с восторгом слушать и самому говорить бредовые горячечные признания, и иступлено ласкать и целовать её так, как будто это в последний раз, и представлять себе, что они оба уйдут в вечность при первых проблесках рассветного часа.

Фёдор чувствовал, как с него постепенно сползает напластовавшаяся за рейд шершавая короста и он возвращается в состояние открытого для людей и жизни парня, каким он был до июня 41-го года. От медсанбата он отказался, хотя с понятным для всех фронтовиков нетерпением ждал, когда прибежит к нему шустрая и востроглазая медсестричка, чтобы сделать обязательную регулярную перевязку. Надоело, право, общаться с одними мужиками. Надо и на прекрасное создание иногда посмотреть.

Командир медицинской части, строгая и непреклонная доктор Вера Васильева, которую все боялись из-за железного характера, но и признавали её авторитет как большого специалиста в области полевой хирургии – все самые сложные операции она делала всегда сама, не доверяя скальпель своим молодым коллегам, – к этому молодому старшему лейтенанту почему-то проявляла наивысшую благосклонность, на которую была способна. Заходила к нему часто, придирчиво осматривала его ногу, прикладывала к ране дурно пахнущие мази и при этом что-то неслышно шептала себе под нос.

На исходе второй недели лечения Вера Васильевна, поправив на носу круглые, как маленькие блюдца, очки в тонкой оправе, смягчив наконец менторский тон и даже улыбнувшись, изрекла:

– Ну-с, молодой человек, всё очень неплохо. Нагноения в ране у Вас нет, а это уже хорошо. Надеюсь, что и дальше так будет. Любите танцевать? Ну вот и замечательно. Скоро сможете, – и, похлопав своими жёсткими ладошками по закрученной в бинты и пахнущей йодом ноге Фёдора, торжественно покинула его комнату.

Надо сказать, что разведчики во все времена всегда вызывали у других родов войск, не говоря о гражданских лицах, уважение, смешанное с долей восхищения. В воображении их жизнь, малопонятная и закрытая для непосвящённых людей, всегда протекала на острие лезвия, наполненная риском и боевыми приключениями. С этим можно было бы в основном согласиться, учитывая, что разведка – это глаза и уши фронта.

Командование, отдавая должное этим особым людям, как правило, проявляло к ним нетипичную для себя снисходительность и было склонно закрывать глаза на их вольности и отклонения от строгих уставных норм – вещь немыслимая, скажем, для славной матушки-пехоты. Оно и понятно. Разведка никогда не умещается в прокрустово ложе обычных команд и приказов. Разведка – это всегда импровизация, со своими специфическими законами, требующая от людей, посвятивших ей жизнь, особых творческих подходов и навыков.

* * *

В этот вечер Фёдор наконец решился написать письмо своей невесте. На столе, за которым он устроился с чернильницей и стопкой белой бумаги, громоздилась также увесистая горка писем в потертых конвертах.