Вестники Царства Божия

Новая рукопись была еще больше прежней. Она включала новые речи, притчи и аллегории. В одной из них пророк излагал мысли, навеянные ему, когда он зашел в мастерскую гончара. Тот как раз изготовлял на своем круге кувшин, и внезапно сырая глина треснула и развалилась; гончар, смяв глину, стал лепить из нее новый сосуд. "И было ко мне слово Ягве: не могу ли Я поступить с вами, дом Израилев, как этот горшечник? Вот вы в руке Моей, как глина в руке горшечника". Другими словами, избранный народ, оказавшийся негодным для высших целей, снова может быть отброшен в изначальное состояние: вновь станет изгнанником и скитальцем, каким он был до вступления в Землю Обетованную; и лишь тогда из "сырого материала" сосуд общины верных будет воссоздан опять.

В книгу вошли и пророчества об окружающих народах: филистимлянах, моавитянах, идумеях, амонитянах. Иеремия знал, что их цари подстрекают Иоакима на борьбу против Вавилона, и предсказывал им такие же бедствия, какие ждут Иудею. Для него, как для Амоса, нравственные требования распространялись на все племена, а не только на Израиль. Следовательно, Иеремия не считал их целиком погрязшими во тьме заблуждений, а предполагал в них какие-то начатки богопознания. Не случайно Ягве поставил его "пророком для народов". Иеремия полностью разделял веру Исайи в конечное обращение людей из всех наций к единому Богу. Об этом говорила его вселенская молитва.

Ягве, сила моя, крепость моя и прибежище мое в день скорби,

К Тебе придут все народы от самых краев земли и скажут :

Отцы наши наследовали ложь, пустые и бесполезные вещи,

Может ли человек создать себе богов? Они не есть боги.

(Иер 16, 19-20)

Писания Иеремии Барух передал друзьям пророка, и они быстро получили хождение в городе, вызвав ожесточенные споры. Проегипетская партия и националисты объявили Иеремию врагом отечества, желающим поработить его Вавилону. Иеремия и Барух вынуждены были по-прежнему скрываться.

До сих пор Барух с жертвенным мужеством шел на все ради учителя, но теперь, когда их обоих стали считать предателями, Барух не выдержал, и у него вырвалась единственная жалоба "Горе мне,-в отчаянии говорил он, ибо Господь приложил скорбь к боли моей, изнемог я от вздохов и не нахожу покоя". Что мог ответить ему Иеремия? Чем утешить? Он сам изнывал в смертельной муке. Ему оставалось только напомнить Баруху, что им суждено жить в страшное время, и обещать, что Бог сохранит верного оруженосца среди всех испытаний. Это единственное, что Он даровал им обоим, жребий людей, уцелевших на развалинах своей родины.

x x x

Между тем Навуходоносор уже выслал войска в Сирию. Дошедшие до нас обрывки письма одного из палестинских царей (вероятно, Аскалонского) показывают, что здесь все еще надеялись на поддержку Египта (3). Неизвестно, какие обстоятельства заставили Иоакима отступить, но в конце концов он вынужден был признать власть Навуходоносора. Это произошло между 604 и 603 годами.

С этого времени Иеремия снова получил свободу действий, хотя духовенство по-прежнему не желало допускать его в храм. Пророк в свою очередь не отказался от прежней цели: пробудить совесть Израиля. Он решил воскресить одно из самых мрачных воспоминаний его прошлого и попросил старейшин и нескольких священников спуститься с ним в Тофет, в долину Генном, где при Менаше совершались ритуальные убийства. Там, держа в руках глиняный кувшин, Иеремия произнес проклятие на "долину убийств". После этого он швырнул кувшин на камни и воскликнул: "Так говорит Ягве Саваоф: как гончар разбивает сосуд, так сокрушу Я этот город".

После этого демонстративного акта пророк появился в храме и снова повторил предсказание. Старший надзиратель храма Пашхур в ярости ударил Иеремию и приказал на сутки заковать его в колодки. Весь день пророк оставался скованным у ворот, как у позорного столба. Он, который больше всех страдал за Израиль и оплакивал его слепоту, должен был до дна испить чашу унижения. С новой силой охватило его желание перестать пророчествовать, обрести единство с соотечественниками, ободрять их, а не укорять. Ведь он мог, как Анания, Ахав и Цидкия, участвовать в торжествах, воспевая незыблемость Сиона, и тогда все было бы просто и спокойно. А еще лучше было-уйти в Анатот и вернуться к прежней мирной жизни. Об этом он говорил и спорил с Богом в уединенных молитвах:

Ты влек меня. Господи, и я увлечен

Ты сильнее меня, и Ты победил

Я ежедневно становлюсь посмешищем, каждый издевается надо мною.

Ибо только начну говорить я - кричу о насилии, вопию о разорении,

И слово Господне стало для меня поношением и посмеянием ежедневным.

И подумал я не буду поминать о Нем и не буду больше говорить об имени Ягве,

Но в сердце моем был как бы пламень, заключенный в костях моих;

И я истомился, удерживая его, и не смог удержать

(Иер 20, 7-9)