Вестники времен

— Допился, — простонал германец, подойдя поближе. На грубой деревянной столешнице сидели двое домовых. Серенький в темную полоску и бурый. Домовые допивали оставшийся в кружках разведенный спирт, закусывая недоеденной людьми бараниной и свежими овощами.

— Ты посмотри, — серый ткнул собутыльника локтем. — Человек! Помнишь, про которого я тебе рассказывал? Он посейчас в нас не верит, представляешь?

— Да верю я! — ошарашенно сказал Гунтер. — А ты тот самый, из замка?

— Ага, — кивнул домовой. — У вас сегодня праздник, я и пришел в гости. Какую гадость вы, люди, пьете!

— Спирт, — отрешенно пояснил оруженосец. — Сгущенное вино. Слушай, а можно тебя потрогать?

— Во дает! — хихикнул бурый, живший у отца Колумбана. — Все-то ему потрогать нужно!

— Ну давай, — сказал серенький в полоску и протянул переднюю лапку. — Держи!

Гунтер пожал маленькую, тонкую ручку, покрытую мягкой шерстью и снова уставился на домовых, разглядывая нежданных гостей будто редкие экспонаты в Берлинском музее.

— Поверил? — спросил серый. — Прекрасно! Тогда и я в тебя поверил. Выпьешь с нами?

История первая, завершение Круг замыкается

Ветер воздвигнет громады седых облаков,
Чтобы немедля рассеять в лазури небес.
Выстроят зодчие замок на веки веков…
Годы мелькнут — на развалинах вырастет лес.

Двое клянутся в любви до скончания лет

И с упоением верят друг другу, хотя
Сдержат, не сдержат они свой красивый обет —
Кто это вспомнит всего лишь полвека спустя?

Наша покорность судьбе, или споры с судьбой,

Духа порывы и жизни размеренный труд,
Страсть и надежда, и вера водившая в бой, —
Пыль на ветру. Мимолетная пыль на ветру…

Черная вечность безлико глядит мимо нас.

Мчатся песчинки — гордыня, веселье и страх,
Мчатся, мерцая, и гаснут в положенный час…
Скоро утихнет и ветер, взметающий прах.

Совести груз (ибо каждый успел нагрешить),

Кривда и правда, венец или бремя оков,
Суетный скарб или чистые перлы души —
Все это тени плывущих в ночи облаков…

Наги войдя, мы окончим свой путь налегке.

Разницы нет между тем, кто взыскует небес —
Или всю жизнь копошится, как червь в нужнике…
Пыль на ветру…
Или разница все-таки есть?..[17]

Дугал, как впрочем, и всегда, был неподражаем.

Едва блекло-желтый диск осеннего солнца с натугой выполз из-за лесов на востоке, неугомонный шотландец раскрыл глаза, с хрустом потянулся, отбросил клетчатый плед и шумно зевнул. Затем он поднялся со скамьи, обвел затуманенным взглядом жилище отшельника, проворчав под нос что-то о «гнусных паковых сидах» и, оправив короткую рубаху, в которой спал, двинулся к выходу из землянки. По пути Дугал, разумеется, споткнулся о бесчувственное тело Гая, свернувшегося калачиком возле стола. Ноттингамскому рыцарю, впрочем, все было безразлично — возвести сейчас трубы архангелов Страшный Суд, он бы и то не проснулся.

— Разожги очаг и поставь котел с водой на огонь, — послышался из дальнего угла слабый голос отца Колумбана. — Уж прости, я еще посплю…

— Нашли слугу! — излишне громко сказал Мак-Лауд, однако взял закопченный чан, валявшийся возле открытой печи и нырнул в низкий дверной проем. Спустя некоторое время со двора донеслось скрипение колодезного ворота, а еще через минуту уютный дом святого отшельника огласился душераздирающим воплем:

— Убью!!! Клянусь древом креста, убью!

— Мама… — пискнул мэтр Адельхельм, приоткрывая один глаз. — Погром?

Дугал, удовлетворенно лыбясь, стоял рядом с лавкой, на которой ночевал молодой Фармер. Именно он и поднял крик, достойный самого закоснелого грешника, терзуемого в аду сонмищем чертей.

— Тупая скотина! — продолжал яростно орать сэр Мишель. — Ты что творишь, морда?!

Шотландец держал в руках опустевший котел. Норманн же сидел посреди огромной лужи, растекшейся по скамье, и пытался вытереть лицо насквозь вымокшим меховым одеялом.

— Господи, что такое случилось? — вскинулся отец Колумбан, но, ахнув, сразу опустился на стоящий рядом деревянный табурет и сжал ладонями виски. Голова неимоверно кружилась и двоилось в глазах. Святой мысленно поклялся больше никогда в жизни не брать в рот спиртного.