Вестники времен

Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в детстве. Конечно же, Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как плохо бы ни было с деньгами или продуктами, но разве обычное домашнее торжество может сравниться с ликованием сотен тысяч собравшихся вместе людей? Гунтер в сентябре тридцать седьмого оказался в Берлине и стал свидетелем приезда Бенито Муссолини – этот день настолько поразил его воображение, что он долго не мог прийти в себя. Берлин преобразился – и без того чистый и ухоженный город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот до Вест-Энда протянулась огромная триумфальная аллея – драпировки зданий, гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамен, бюсты римских императоров, национальные флаги… По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни белых колонн с позолоченными немецкими орлами на верхушках. И потрясающая музыка Рихарда Вагнера, цветы, тысячи горожан на улицах, встречающих огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей…

Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском стадионе – благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на черных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колонных громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамен, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, черного, зеленого – национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слезы – все забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..

– Представление в стиле ревю, – недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. – Кабаре, только очень большое.

– Папа! – возмутился Гунтер. – Как ты можешь так?!

– Могу, – спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражения лица. – Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.

– Не понял?

Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик, и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:

– За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы! Но это полбеды, хотя многие из исключенных подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!

– Почему? – искренне удивился Гунтер.

– Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…

– Но при чем тут гестапо? – Гунтер вскочил и заходил вперед-назад по комнате. – Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?

– Реальность, – пожав плечами, повторил Вальтер. – Мне дали некоторые объяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас, мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука – для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности», – вот дословная реконструкция речи моего визитера. Думай.

После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой ученым запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками Фюрера…

Внешнее же величие страны росло и приумножалось. Месяц – перестала существовать Польша. Две недели – Голландия. Неделя – Норвегия. Сорок дней – Франция. Щелк-щелк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.

Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» – злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя».

Мрачная картинка…