Вестовой

Блюхер кивнул головой и зашагал по кабинету, разминая затекшие ноги, чуть прихрамывая. При этом он оглядывал стоявшего перед ним навытяжку молодого бойца, и тому казалось, что его насквозь пронизывают взглядом. Все ли у него в порядке? Не загрязнились ли сапоги? Хорошо ли сидит фуражка? На месте ли пришит этот постылый синий ромбик на рукаве? Казачок даже незаметно пошевелил плечами карабин за спиной, не скособочился ли…

Главнокомандующий был предельно серьезен — ни тени улыбки не лежало на его серовато-смуглом лице, и Осип, конечно, не знавший, что Василий Константинович улыбается чрезвычайно редко, напрягся до предела. Нервы вытянулись в нитку, такого не бывало с ним и перед самым опасным цирковым трюком. За те восемнадцать лет, что прожил на свете, Осип, знакомясь с людьми, чаще всего встречал улыбки, которые вызывало его круглое добродушное лицо, кудрявые, как у барашка, волосы, сама его принадлежность к цирку. В глубине души он и теперь рассчитывал хотя бы на снисходительную усмешку начальника, которая, возможно, ведет к пониманию и прощению. Но у Блюхера и губы не дрогнули.

«Чем же я не приглянулся? — спрашивал себя Осип. — Ну, конечно, он вспомнил мою вчерашнюю дурь, и я ему противен. Возможно, он не одобряет и мою одежду, такая не положена бойцу-народоармейцу, слишком дорогая и форсистая. Наверное, думает, что перед ним пижон, зазнайка и хулиган вроде анархиста, а то и жулик. Ведь он не знает, что и галифе, и френч, и сапожки заработаны честным трудом».

Такие мысли пробежали в голове Осипа, пока минуту-другую его придирчиво рассматривал главнокомандующий.

Потом Блюхер остановился перед ним и заглянул прямо в глаза.

* * *

Спустя час, и день, и год, и шестьдесят лет Осип Григорьевич Захаренко рассказывал друзьям и знакомым, что главнокомандующий и военный министр Блюхер долго-долго смотрел ему, вестовому Казачку, в глаза. Быть может, десять, а то и все двадцать минут. Правда, Осип Григорьевич тут же выражал сомнение: возможно, и гораздо меньше, всего минуты три, никто по часам не проверял, однако «гляделки», как он говорил, показались ему бесконечными.

Взгляд Блюхера был пристальным, цепким, не отпускал ни на миг; широко распахнутые строгие глаза имели темно-серый, стальной цвет. И Осипу представилось, что вся его дальнейшая судьба зависит от того, выдержит ли он пронизывающий взгляд главкома или сморгнет, отведет глаза: все, как в детской игре в «гляделки». И он старался не шевельнуться, не сморгнуть, а упорно думать и думать об этом человеке и о себе, так, ему казалось, будет легче удержаться.

Что он знал о Блюхере? Еще меньше, чем его войсковые командиры. Понимал, конечно, перед ним — большой военный начальник, много и победно воевавший. Но самая главная мысль, пришедшая к Осипу, заключалась в том, что Блюхер прислан в Читу из Москвы, а значит, от самого товарища Ленина.

Судьба сталкивала Казачка со многими известными в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке большевиками, военными руководителями, но он не встречал ни одного прибывшего прямо от Ленина. И рядом со строгим человеком, облеченным особым доверием и огромной властью, Осип, в жизни бойкий и даже дерзкий, почувствовал себя маленьким и жалким.

Да есть ли Блюхеру, занятому целой армией республики, вообще дело до Оськи Казачка, вестового, циркача, надоевшего публике, который к тому же еще и осрамился…

Блюхер все не отводил глаза. И Осип усилием воли заставил себя всмотреться в них: до этого обращенный к своим мыслям, он смутно, как в тумане, видел эти глаза. Они казались ему стальными, а теперь… теперь явно посветлели.

Казачок тогда еще не знал манеры Блюхера размышлять глубоко и отрешенно, но об одном он догадывался: этот человек думает о нем, его судьбе. Выходит, он, Казачок, небезразличен, даже чем-то интересен главкому. Может быть, Блюхер успел расспросить о нем командиров, и те рассказали о боевых делах Казачка.

Глаза у главкома стали совсем светлыми. «Да они же голубые!» — удивился Осип, и в этот момент Блюхер круто повернулся и отошел к столу.

— Вот что, — звонко произнес он, и в уголках его губ дрогнула улыбка. — Ты, Захаренко, видать, и впрямь артист… Ладно, что было, забудь. Будешь, как прежде, рассыльным.

— Слушаюсь, — прошептал Осип сухими губами.

— Вон там, — Блюхер по-домашнему указал рукой на койку за печкой-голландкой, — соснешь часик, а потом подъем. Поедем по полкам. Ясно?

— Так точно.

— Помни, что два раза не говорю, не повторяю. Только раз!

И Блюхер, так и не улыбнувшись, произнес свою излюбленную шутливую фразу, которую Осип Григорьевич хранит в памяти много десятилетий:

— И чтобы ты у меня всегда был здоровеньким.

Через два часа вестовой Осип, по прозвищу Казачок, а по-цирковому Юлиус, на своем верном Мальчике поскакал вместе с главкомом НРА, сопровождая его в поездке по воинским частям Читинского гарнизона.

Это было 25 июня 1921 года.

11