Весы

– Положи одеяло на пол. Спи на полу.

– Пол наполовину в белых линиях, они как в воду глядели. И все равно, эти вши спрыгнут на меня.

Почти голые стены, простые предметы, простые потребности. Чувства Освальда резко обострились. Он ощущал привкус железа на языке. Слышал голоса от проволочной сетки, охранники рычали, будто крупные псы. Когда они поливали из брандспойта пол в камере, он чувствовал запах земли, залитой в бетон – галька, гравий, шлак и дробленый камень, все перемешано с аммиаком, словно добавили презрения.

Дюпар был родом из Техаса.

– На первом месте по числу убийств, – сказал Освальд.

– Точно.

– Откуда именно?

– Из Далласа.

– Я сам из Форт-Уорта, время от времени там бывал.

– Соседи. Надо же. Сколько тебе лет, паренек?

– Восемнадцать, – ответил Освальд.

– Ребенок. Они бросают детей в тюрьму. Сколько тебе здесь куковать?

– Двадцать восемь дней.

– За что тебя?

– Сперва я случайно выстрелил себе в руку, за что меня отдали под трибунал, но приговор отложили.

– Если выстрелил случайно, к чему они придрались?

– Сказали, что я использовал неуставное оружие. У меня было личное оружие.

– Которое они тебе не выдавали.

– Которое я нашел. Но им это неважно, ведь оружие неуставное.

– Приговор они отложили, и что дальше?

– Потом был второй трибунал.

– Похоже, кое-кто искушает судьбу.

– Это была случайность. Ничего больше.

– Я верю.

– Там был сержант Родригес, все время посылал меня дежурить на кухню. Он меня не любит, и это взаимно, будь уверен. Так что мы ругались не раз. Я дал ему понять, что мне не нравится быть козлом отпущения. Он ответил, что меня не подпускают к радарной установке из-за трибунала, плюс общие требования, то есть он сказал, моя одежда и поведение не соответствуют стандартам. Я увидел его в местном баре и подошел. Я ему все высказал. Что хочу уйти с этой лакейской работы. Мы стояли лицом к лицу. Он думал, я выскажусь и уберусь. Но я так и стоял. А народ собрался вокруг. Я уже начал соображать: потенциальные свидетели. Я высказал ему все, что думал. Вот и все. Не особо умничал. Говорил просто и ясно. Я сказал, что хочу справедливого обращения. Просто сказал, не поддевал его. А он сказал, я его дразню. Сказал, что драки я не дождусь. Дело того не стоит. А то его разжалуют или в таком духе. Кое-кто начал нас подстрекать. Говорили: Родригес, наддай ему хорошенько. Но я не пытался вызвать его на драку. Я отстаивал свои права. Он обозвал меня marikon.[7]Прошипел мне «marikon» с такой довольной улыбочкой. Я сказал, что знаю это слово. Слышал его от пуэрториканцев. Я знаю такие слова. Он сказал, что он не пуэрториканец. Я ответил: тогда не выражайся, как пуэрториканец. Тут все накалилось. Вокруг нас толпился народ. Меня кто-то толкнул, и я облил Родригеса пивом. Случайно облил. И сказал: ты видел, что меня толкнули. Так и сказал. Я не извинился, не стал оправдываться. Я же не виноват. Вокруг все толкались. Я только отстаивал свои права военного.

– Тише ты, – шепнул Бобби.

– Вот и вышел второй трибунал. Но на этот раз я защищался. Допрашивал Родригеса как свидетеля. Постановили, что я не виновен в обливании его пивом, а формально это нападение на старшего по званию.

– Тогда что ж мы тут лежим и разговариваем?

– Они сказали, что я виновен в менее тяжком нарушении. Незаконное использование провоцирующих слов в отношении штабного младшего офицера. Параграф один-семнадцать. Бац.

– И ворота захлопнулись, – сказал Бобби.

Он ходил в полинявшей форме, на которой были видны следы давно отпоротых сержантских нашивок. Он работал в полях, расчищал землю от камней и сжигал мусор. Охранник носил пистолет 45-го калибра и поворачивался к заключенным тем боком, на котором пистолет не висел. Говорить и отдыхать запрещалось. Они работали под дождем. В ту первую неделю зарядили проливные дожди, дожди на просторе, долгие и ритмичные. Над головами плыл дым, пахнущий мокрым недогоревшим мусором. Бессмысленная работа волочилась за ними целыми днями. Он думал, что с большой вероятностью попадет в офицерскую кандидатскую школу. Перед выходом в море сдал квалификационный экзамен на капрала. Он был бы в хорошей форме, если бы не случай с выстрелом и с разлитым пивом. Он все еще мог быть в приличной форме. Он достаточно сообразителен, чтобы стать офицером. Вопрос не в этом. Вопрос в том, дадут ли ему стать офицером. Он стриг кустарник и расчищал поле от камней. Вопрос в том, станут ли они против него мухлевать.

– Меня сюда занесло как во сне, – шептал Дюпар той ночью. – Думаю, я уже покойник. Осталось дождаться, когда мне накидают землю на лицо.

– В чем тебя обвинили?

– Моя полка загорелась, и меня обвинили в поджоге. Но про себя я бы мог сформулировать это иначе. Другими словами, улики были неубедительны.

– Но ты поджег.

– Так прямо сказать нельзя. Я могу объяснить по-разному, и про себя буду уверен, что говорю правду.

– Ты не знаешь, хотел ли на самом деле поджечь. Ты просто думал, не сделать ли это.

– Ну вроде как: «Не уронить ли сигаретку?»

– И будто это случилось, когда ты так подумал.

– Как бы само по себе.

– И что, полка сгорела?