Весы

Он открыл глаза и увидел большую комнату. Высокий потолок, старые плюшевые кресла, рядом на стене – тяжелый ковер с затхлым запахом. Он выбрался из постели и дошел до окна. Люди спешат, на автобус длинные очереди. Он умылся и побрился. Надел белую рубашку, серые фланелевые штаны, темный узкий галстук, коричневый кашемировый свитер и снова босиком подошел к окну. «Москвичи», – подумал он. Затем надел носки, добротные ботинки и фланелевый пиджак. Взглянул в зеркало с позолоченной рамой. Потом уселся в одно из старых кресел в комнате с тюлевыми занавесками и аккуратно положил ногу на ногу. Теперь он – историческая личность.

Позже он впишет в свой «Исторический дневник» краткий отчет об этих днях и следующих за ними неделях и месяцах. Буквы в основном печатные, строки перекошены и гуляют по странице. Листы испещрены словами сверху донизу и от края до края: вычеркнутые слова, замазанные слова, слова, написанные без пробела, попытки исправлений и добавлений, нечаянные переходы на письменный почерк – ощущение, что человек писал, не переводя духа, лишь изредка попадаются спокойные фрагменты.

Он сообщил своему интуристовскому гиду, молодой женщине по имени Римма, что собирается подать прошение о советском гражданстве.

Она изумилась, но соглашается помочь. Расспрашивает меня обо мне и почему я это делаю. Объясняю ей, что я коммунист и т. д. Она вежлево сочув. но теперь тревожится. Старается быть дружелюбной. Ей меня жалко. Ведь я новичок.

На двадцатилетие (два дня спустя после его прибытия) Римма подарила ему роман Достоевского на русском языке и написала на титульном листе «Поздравляю! Пусть все твои мечты сбудутся!».

После этого время ускорилось. Он не успевал следить за смыслом событий, не получалось стать прежним и думать по-прежнему. Тайна, которую он больше года лелеял в морской пехоте, – план дезертирства, – была главным смыслом его жизни до этого момента. Теперь в кабинете какого-то лысого чиновника он пытался объяснить, что для него означает жить в Советском Союзе, в центре мировой борьбы.

Чиновник смотрел сквозь Освальда на закрытую дверь кабинета.

– СССР велик только в литературе, – сказал он. – Отправляйтесь домой, друг мой, и примите наши наилучшие пожелания.

Но Освальд не шутит.

Я ошеломлен я снова повторяю просьбу, он говорит, что проверит и даст мне знать.

Решение сообщили в тот же день. Виза Ли X. Освальда перестанет действовать в восемь часов вечера. У него остается два часа на то, чтобы покинуть страну. Казалось, будто полицейский чиновник, который принес ему эту новость, понятия не имел, что Освальд в тот же день, но раньше, разговаривал с чиновником в паспортном отделе. Ли попытался объяснить, что первый чиновник не ставил ему жесткого срока, надеялся, что визу можно продлить. Он не мог вспомнить ни имени чиновника, ни названия отдела в Министерстве внутренних дел, где тот работал. Принялся описывать его кабинет, одежду. Отчаяние захлестывало его. Второй чиновник не понимал, о чем он говорит.

Ужасала именно эта беспомощность. Никто не осознавал его исключительности. Существовала некая уловка, которая разом бы все уладила, но он ею не владел. Другие знали, как следует поступать, а он нет. Другие справлялись, ему же это не удавалось. Он самостоятельно добрался сюда. Гавр, Саутгемптон, Лондон, Хельсинки – затем на поезде через советскую границу. Он строил планы, готовился к новой жизни, а теперь никто не хочет уделить ему десяти минут и уяснить, кто он такой. Ноль в системе. Он сидел у окна, уставившись на открытый чемодан, что стоял на подставке в другом конце комнаты. Часть вещей он даже не успел распаковать.

Я потрясен!! Мои мечты!

Здесь он – иностранец. Возмущаться бессмысленно. Он не знал, как выразить обиду. Она американского происхождения и здесь не имеет веса. Освальд впервые осознал, какой опасный поступок он совершил, покинув свою страну. Попытался бороться с этим осознанием: он терпеть не мог узнавать то, чего узнавать не хотелось. Он открыл дверь и выглянул в коридор. Женщина, раздающая ключи, сидела за маленькой конторкой возле лифта. Она повернулась и взглянула на него. Он вернулся в комнату.

7 часов вечера. Я решаю покончить с этим. Подержу запястье в холодной воде, чтобы не чувствовать боли.

Он стоял возле раковины, закатав левый рукав. Он вытащил руку из-под холодной воды, чтобы вставить новое лезвие в бритвенный станок. В ванну наливалась теплая вода.

Хайдел пытается прикончить собственного создателя, ха-ха.