Весы смерти (Смерть и золото)

– Это знамение, я по-другому это и не рассматриваю. Слишком долго слушал я советы англичанина, слишком долго сдерживал пламя, бушующее у меня в груди, слишком долго я отступал, как трусливый пес. – Он снова мучительно закашлялся. – Хватит бегать от врага! Пора сражаться! – Приближенные раса гневно заворчали и придвинулись к нему. – Иди к своим людям, разбуди их. Пусть огонь зажжется в их душах, пусть сталь засверкает в их руках. В бой мы пойдем, как ходили сто лет назад, тысячу лет назад. Скажи им, пусть слушают мои боевые барабаны. – Сдержанный рев вырвался из глоток приближенных при этих словах. – Скажи им, что барабаны зазвучат на рассвете, а когда умолкнут, мы пойдем на врага.

Рас поднялся и стоял перед ними обнаженный, одеяло с него упало, старческая грудь ходила ходуном от бурлившей в нем ярости.

– Я, рас Голам, выйду на врага и погоню его обратно в пустыню, опрокину в море, откуда он явился. И каждый, кто называет себя мужчиной, кто называет себя харари, пойдет со мной…

Голос его утонул в воинственных кликах его офицеров, и рас засмеялся раскатистым, почти безумным смехом.

Один из приближенных протянул расу кружку с теем, он осушил ее залпом и перевернул над костром.

Грегориус встал и успокаивающим жестом положил руку на плечо старика.

– Дедушка…

Рас повернулся к нему, его глаза в склеротических прожилках горели бешеным огнем.

– Если ты хочешь сказать мне жалкие женские слова, то проглоти их, и пусть они забьют тебе легкие, пусть обратятся в яд.

Рас посмотрел на внука, и Грегориус вдруг понял.

Он понял, что собирается сделать рас. Он был стар и мудр, он знал, что его мир уходит, что враг слишком силен, что Бог отвернулся от Эфиопии, что мужественное сердце и крепкая рука уже ничего не значат, что его ждет поражение, позор и рабство.

Рас выбрал другой путь. Единственный, который у него оставался.

Молния взаимопонимания сверкнула между стариком и юношей. Глаза раса смягчились, и он потянулся к Грегориусу.

– Но если и в твоей душе горит огонь, если ты встанешь рядом со мной, когда умолкнут барабаны, тогда – на колени. Я дам тебе благословение.

Вдруг Грегориус почувствовал, что вся его сдержанность, вся осторожность куда-то испарились, сердце его взмыло, как орел, охваченное древней радостью воина.

Он опустился на колени.

– Дай мне свое благословение, дедушка! – вскричал он, и рас возложил обе руки ему на голову и произнес библейские слова.

Что-то теплое и мокрое упало Грегориусу на шею, и он в изумлении поднял глаза.

По огрубевшим морщинистым щекам текли слезы и капали с подбородка: старый рас не стыдился своих слез.

* * *

Вики Камберуэлл лежала лицом вниз на грязном земляном полу в покинутом шатре на окраине горевшего города. На полу кишмя кишели вши, они ползали по ней, и ее кожа горела от укусов.

Руки ее были связаны сыромятными ремнями, ноги тоже.

Она слышала гул пожара, слышала, как иногда с грохотом обваливается какая-нибудь крыша. Слышала, как снаружи дико хохочут галла, пьяные от крови и тея, как изредка вскрикивают пленные харари, избежавшие страшной бойни лишь затем, чтобы потом послужить развлечением воинам, соскучившимся от долгого ожидания – рас Кулла не торопился в захваченный город.

Вики не знала, как долго она лежит в этом шатре. Ни рук, ни ног она не чувствовала – так туго они были связаны. Ребра болели от удара прикладом, ледяной холод горной ночи пронизывал все ее тело, она продрогла до мозга костей, ее трясло, как в лихорадке. Зубы у нее стучали, губы посинели, но шевельнуться она не могла. Любая попытка переменить положение пресекалась ударом приклада или пинком.

В конце концов разум ее помутился, это был не сон, поскольку она, как сквозь вату, слышала, что происходит вокруг, а скорее забытье – она потеряла чувство времени и не так остро ощущала холод и боль.

Вдруг снаружи зашумели, сотни голосов возбужденно завопили, как толпа в цирке. Стражи подняли ее и поставили на ноги, один из них наклонился и разрезал ремень на ногах, потом выпрямился и разрезал второй ремень. Она застонала от страшной боли, когда кровь хлынула в онемевшие члены.

Ноги ее подкосились, она бы упала, но грубые руки подхватили ее и поволокли к выходу. Снаружи толпа запрудила узкую улицу. Когда Вики появилась, задние стали напирать, и вся эта грозная масса с кровожадным ревом подалась вперед.

Стражи волокли ее по улице, за ними устремилась и толпа, завывавшая как зимняя вьюга.

К Вики потянулись злобные руки, стражи, смеясь, отводили их и поторапливали ее легкими ударами. Они протащили ее по станционному двору мимо нагромождений изувеченных человеческих тел, мимо того, что осталось от людей, за которыми она ухаживала.

Двор был освещен дымным пламенем сотен факелов, но только оказавшись у самого пакгауза, она узнала человека, который лениво возлежал на подушках, набросанных на пандусе, служившем теперь возвышением, откуда он намеревался следить за казнью и руководить ее ходом.