Ветчина бедняков

— Черная одежда. И перчатки. Туфли на мягкой подошве. Приют представляет собой одноэтажный флигель — особняк с форме буквы Г. Длинная часть этого Г выходит на улицу с жилыми домами, и лезть туда на глазах у всех было бы затруднительно. Но более короткая часть выходит во внутренний двор, и именно там находится окно кабинета директрисы. Оно как бы спрятано. К счастью, здание не огорожено решеткой. Мы спокойно пройдем во внутренний двор. Окно ее кабинета закрыто роллетой. К счастью, точно такие же ролеты установлены у меня в офисе, той же фирмой. Я сегодня съездил в ту фирму и взял ключик, сказал, что потерял свой. Потом проверил по картотеке заказ приюта и оказалось, что ключик я выбрал верно. Но остается проблема — сигнализация. В приюте установлена канадская система, включающая возможность частичной охраны помещений. Пульт находится в кабинете. Под охрану попадает не только окно, но и дверь. Значит, сигнализацию нужно отключить за очень короткий период времени — всего 3 минуты. Примерно столько времени дается тому, кто открывает дверь своим ключом. К счастью, я нашел пульт сегодня днем, когда вы обе отсутствовали. Он находится на стене, в открытой стенной нише. Нажать кнопку — проще простого. Мне придется отключить сигнализацию во всем здании, но, я думаю, в этом нет ничего страшного. Я сомневаюсь, что там находятся особые ценности. А может, нам вообще повезет, и сигнализация не будет включена. Мы выйдем в половине третьего. Машину оставим за 2 квартала. Мы будем одеты одинаково: черные брюки и черные свитера, а волосы повяжет платком. И самое главное — перчатки. Я думаю, что все будет в порядке. И если кто-то обнаружит взлом утром, подумают, что это были наркоманы….

— наркоманы, поднявшие ролеты своим ключом?

— А, какая нам разница! А хоть бы и подумает, что вломился кто-то свой. Так даже лучше — не вызовет милицию, побоится. Нам это только на руку!

— Почему ты это делаешь, Артур? Почему ты рискуешь так ради меня?

— Во — первых, я рискую не ради тебя, а ради Стасиков. А во — вторых, не могу же я отправить тебя одну. И вообще, не говори глупости! И кто хуже: эта дрянь, торговка детьми с цивилизованной маской или ты, которая пытается спасти своих детей?

— А если мы ошибаемся? Если приют не имеет с исчезновением Стасиков никакой связи?

— Это возможно. Но я не думаю, что мы ошибаемся. В городе всего два приюта: частный и государственный. И частный подавляет роскошью, устроенной в нем нагло, открыто, вызывающе! Я не думаю, что эта роскошь заработана даже на усыновлении…. Я тут навел справки…. Ты знаешь, где живет наша мадам? У нее вилла в царском жилмассиве Морское стоимостью в несколько миллионов долларов! Этот массив создан специально для сливок общества, шикарная местность на берегу моря и такая роскошь, что тебе и не снилось! Чем она могла заработать такие деньги? И я не думаю, что мой вопрос риторический! Скорее наоборот… Это факт, заставляющий нас насторожиться! И если вся верхушка этого поганого городка у нее на содержании или в доле, но мы — нет!

Он остановил машину под каким-то глухим забором. И, когда они вышли на воздух, оказалось, что у нее дрожат руки. Ей было так страшно, как не было ни на одной операции, даже самой жуткой из всех! В голову пришло, что если б это было самое простое ограбление, а она была бы в шайке, то завалила бы всех прямо на месте своим диким взглядом, трясущимися руками и неимоверным желанием бежать. Все окна приюта были темны. Он ошибся насчет забора. Заборчик все-таки был — поганенький, мелкий и колючий, и он оцарапал ногу, перелетая через него. Он порвал брюки, оставил капли крови на ржавой проволоке и громко чертыхнулся. Не в силах сдержаться, она рассмеялась. Вместо того, чтобы впасть в ярость, он рассмеялся с ней — тоже. Белое пятно ролеты выделялось на фоне покосившейся стены. В голову пришла мысль, что здание приюта паршивое и требует ремонта. Почему же его все-таки не делают? Вряд ли от отсутствия денег. Он достал из кармана брюк маленький ключик, и ролета с грохотом полетела вверх. Потом достал что-то вроде отвертки, ковырнул раму, и стекло с треском распахнулось… Он быстро прыгнул в темноту, бросив ей:

— жди здесь!

Ей было настолько плохо, что кружилась голова и тошнило, а сердце билось так, что казалось: на его грохот слетятся обитатели всех соседних домов. Позвоночник стал липким от ледяного пота, а ноги подкашивались. Это были самые жуткие минуты в ее жизни. Они показались ей вечностью до того момента, пока в открытом проеме не показалось белое пятно его лица и что-то вроде улыбки, плавно переходящей в оскал:

— Все в порядке. Сигнализацию выключил. Влезай.

У нее так тряслись руки и ноги, что она не могла влезть, и он втащил ее силой. В кабинете было темно и, ничего не видя, больно стукнулась о стол. Он спустил ролету вниз, прикрыв окно снаружи — теперь не было никаких внешних следов того, что в кабинете кто-то находится. Но тьма стала еще более кромешной, а он сказал:

— мы не будем включать свет.