Ветер

Печь с громом прокатилась по вагону, на мгновение задержалась у порога и тяжело спрыгнула вниз. Теперь следовало подумать о дальнейшем.

— Разобрать оружие! Точилин, расставь охрану по обе стороны состава!

— Есть такое дело! — откликнулся Точилин. — А ну живее!

Снова нахлынула волна слабости, но Плетнев ее поборол:

— Два человека за мной!

Конечно, он не смог бы самостоятельно спуститься на насыпь, но с обеих сторон его подхватили под локти и вовремя поддержали.

Дождь висел в воздухе сплошной пеленой, и от земли поднимался белый туман. Поезд стоял на закруглении, и вагоны сплошной кирпично-красной дугой уходили во мглу.

— Отпустите меня, — сказал Плетнев. — Что я вам, арестованный, что ли?

Ноги вязли в мокром песке, дождь хлестал по лицу, и состав казался бесконечным. Когда один из моряков снова взял Плетнева под руку, он не протестовал.

Впереди у самого полотна постепенно обрисовалась черная роща. Чуть подальше ее, окутанный паром, стоял паровоз, а перед ним громоздилась непонятная куча обломков.

Плетнев рванулся вперед и побежал. Начальник эшелона Шалимов, схватив за грудь машиниста, тряс его изо всей силы. Нужно было спешить.

— Стой! — Но кашлем перехватило горло, и больше Плетнев ничего сказать не мог.

Шалимов отпустил машиниста, махнул рукой и неожиданно сел наземь. У него было совершенно черное от угля лицо и в кровь рассеченная губа.

— Напоролись! Прямо влепили в товарный вагон. А откуда он взялся — неизвестно!

— Я ж говорю, оторвался от какого-нибудь состава, — спокойно объяснил машинист. — За деревьями мы его не видели и тормоз не успели дать. — Наклонился над Шалимовым и помог ему встать. — Ты, товарищ, не горюй. Повреждений у нас нет. Уберем его с пути и поедем дальше.

— Правильно, — согласился Плетнев. — Собирай команду, начальник. Пусть возьмут ломы и топоры.

Колеса вагона соскочили с рельсов, и задняя стенка разлетелась в щепы. Во всю ширину насыпи расползлась какая-то белая, похожая на снежную, куча.

— Соль, — вдруг догадался Плетнев.

Несколько сот пудов соли валялось на железнодорожном полотне и таяло под дождем. Это никуда не годилось.

— Шалимов, обожди!

Соль непременно нужно было спасти, потому что здесь, на севере, ее не хватало. То есть даже вовсе не было. Но как ее спасти? Куда погрузить, если все вагоны набиты до отказа?

— Вот что. Переведешь команду из головного вагона ко мне в концевой. Потеснимся. Надо соль подобрать. Понятно?

3

Мичман барон Штейнгель сидел в глубоком кресле. Жизнь его протекала неплохо, очень даже неплохо. Всего лишь два года тому назад он окончил корпус и уже был представлен к производству в лейтенанты.

И, кроме того, отлично пообедал, а на скатерти кают-компанейского стола, совсем как на многокрасочной рекламе какого-нибудь английского журнала, стоял граненый графин с густым портвейном, полная до краев рюмка и открытая коробка сигар.

— Боже, храни короля! — прокричал висевший в клетке попугай и неожиданно добавил: — Устррицы! Огуррцы! Прррохвосты!

— Замолчи, — сказал командир монитора М-25 капитан-лейтенант Майк Дальрой, но попугай презрительно рассмеялся.

Тогда Дальрой, не оборачиваясь, открыл крышку стоявшего рядом с диваном граммофона, пустил пластинку, и сразу в кают-компании зазвенели тоскливые шотландские волынки.

— Теперь он оставит нас в покое. Этого он не любит.

Улыбнувшись, Штейнгель осторожно поднес рюмку к губам. Лейтенант Дальрой ему определенно нравился. Он был находчивым мужчиной.

И портвейн был отменный, и вообще следовало признать, что ему, мичману барону Штейнгелю, в службе везло. Благодаря своему знанию английского языка он был назначен для связи на речную флотилию и теперь, вместо того чтобы ползать по грязи в каком-нибудь поганом сухопутном отряде, плавал на благоустроенном корабле, превосходно питался и совершенствовал свое произношение.

— Здорово удирали эти большевики, — сказал он в порядке практики.

— Пароходик? — спросил Дальрой.

— Старая ванна, — ответил Штейнгель, щеголяя знанием разговорных выражений. Обеими руками разгладил свой и без того безукоризненный светлый пробор, оправил галстук и окончательно почувствовал себя офицером флота его величества.

Дальрой опустил газеты и поднял глаза:

— А что сделали бы вы, будь вы командиром этой самой старой ванны?

От неожиданности Штейнгель прикусил губу. Такой вопрос был явной резкостью и требовал достойного ответа.

— Я не мог быть ее командиром, капитан-лейтенант, сэр! — выпрямившись, сказал он. — Ни один честный русский офицер не станет служить предателям своей родины. Этой пародией на военный корабль командует какой-нибудь простой матрос. Самый обыкновенный трусливый убийца.

— Возможно, — согласился Дальрой. — Всё же у него хватило храбрости выйти из-за косы нам навстречу.

Нет, разговор принимал определенно нежелательное направление. Его немедленно следовало повернуть в другую сторону. Ссориться с англичанами не имело никакого смысла.