Ветер, кровь и серебро (СИ)

Хельмут хотел бы увидеть сейчас Джойса, посмотреть ему в глаза, но тот, наверное, участия в штурме не принимал, руководя всем издалека. Для Хельмута же такое поведение было неприемлемым: раз уж ты — главный, так сам и веди своих солдат в бой, сам указывай им путь, направляй и подавай пример.

Внезапно рядом возник капитан Олред.

— Они рассредоточились вокруг стены, ваша светлость, — сообщил он, поднимая забрало. — На большом расстоянии, атаковать вроде не собираются. Осада?

— Ага, — отозвался Хельмут, целясь по ноге скрытого щитом солдата с тараном. Стрела вошла прямо под поножем. — Значит, и эти скоро будут отступать, судя по всему… Не расслабляемся! — проорал он солдатам у требушета. — Добьём этих сукиных детей!

— Их вроде совсем немного осталось, — заметил Олред. — Стрелы уже не летят почти, заметили?

И он чуть наклонился, выглядывая из-за стены, чтобы проверить правдивость своих слов.

— Капитан, нет! — вскрикнул Хельмут. Ему пришлось быстро выстрелить наугад, он схватил Олреда за плечо, чтобы оттащить подальше, но было поздно. Сразу два арбалетных болта легко и быстро пронзили его голову в области подбородка, ещё один впился в горло почти по основание.

А четвёртый каким-то образом долетел до Хельмутова плеча — на этот раз правого. Он выругался так, что Бог имел право прямо здесь и сейчас поразить его молнией за такие проклятия, отбросил труп Олреда, из головы которого хлестала кровь, и выдернул болт из руки. Боль была просто невыносимой, к тому же она усугубляла усталость, и он понял, что сил сражаться дальше у него просто нет.

Взгляд стремительно мутнел, но Хельмут всё же видел, как последняя осадная башня разлетелась в щепки, как вцепившаяся крюками в стену прямо напротив него лестница оказалась сброшена, да ещё и полита сверху струёй кипятка, как отряд с тараном бросил своё орудие и, прикрываясь огромным щитом, побежал назад, а вслед ему летели и летели стрелы… Кажется, вражеский требушет горел — или это у него начались видения из-за потери крови…

Хельмут пошатнулся, попытался схватиться за зубец, чтобы не упасть, но руку заново пронзила раскалённая боль. От этой боли, от отчаяния и беспомощности, от злости на весь проклятый мир буквально хотелось плакать, и он стиснул зубы, прикусил до крови губу. Усталым, неловким жестом отбросил забрало.

Потом ему показалось, что он попал в один из своих самых страшных кошмаров.

В него летела стрела.

Он попытался увернуться, но ноги не послушались его. Вместо того, чтобы отбежать куда-нибудь, он просто облокотился о зубец.

Стрела, пробив кольчугу и стёганку, прошла навылет где-то в правом боку. Наверное, задела печень или кишечник…

Хельмут зачем-то усмехнулся. Он знал, что падает, хотя продолжал отчаянно хвататься за зубец. Ему казалось, что это как-то прибавит ему несколько жалких минут жизни, как-то остановит смерть, в объятия которой ни в коем случае нельзя было падать. Сначала нужно ведь окончательно отбить штурм… Уничтожить все требушеты… Расстрелять всех нападавших… Плюнуть в мерзкую рожу Джойса…

Хельмут осел на одно колено, вглядываясь вперёд. Но ни вражеских требушетов, ни бегущих (неважно, в какую сторону) солдат, ни лестниц и стрел он уже не видел. Перед его глазами из ниоткуда возник тонкий, изящный силуэт, горящие изумрудом глаза и волосы — как огонь, пожирающий вдалеке осадные орудия. Она словно парила в воздухе и тянула к нему руки, она звала его — и он, инстинктивно коснувшись груди, где под доспехами и стёганкой хранилось её кольцо на цепочке, пошёл к ней, несмотря на боль и усталость, несмотря на не до конца выполненный долг. Он пошёл к ней, потому что тогда ещё не знал, что это была не София — это была смерть.

Глава 15

Винсент знал: если видение придёт днём, наяву — не жди ничего хорошего. Так можно зависнуть на несколько часов, пока тебя не вытащит из потустороннего мира какой-нибудь резкий звук, чей-то обеспокоенный голос, шум или звон. Винсент пока не очень понимал, как выбираться самому, как собрать всю волю и все силы, чтобы ударить по хрустальной, хрупкой вселенной, которую создавали видения, и разрушить её хотя бы на время. И это пугало его. Он боялся рано или поздно не выбраться из неё вовсе.

Но видение могло стать и сном, и Винсент считал это хорошим знаком. Видения-сны были ещё более хрупкими, да и проснуться всегда было отчего-то легче, чем выйти из тумана призрачных образов, который охватывал со всех сторон, мешал двигаться, думать и разговаривать.

От видений наяву болела голова, дёргалось веко, перехватывало дыхание, крупно и долго дрожали руки, иногда накатывала нечеловеческая усталость и даже паника, дикий ужас, особенно если являлось что-то действительно страшное. Как будто он сам становился участником событий, которые, впрочем, ещё даже не произошли.