Ветер моих фантазий (СИ)

И опять с ним заговорила! Что-то спрашивала… глупости какие-то, о которых он от них еще не слышал ничего. Но он на всякий случай нижним отростком ее тронул опять, изнутри, но уже послабее. Он не хотел причинять боль той, что его всегда кормила и всегда так ласково с ним разговаривала.

А она закричала:

«Он ответил! Он как будто все понимает!» — и куда-то побежала, сладко-радостная. Наверное, к тому мужчине, с которым любила говорить, вся такая сладко-радостная становилась рядом, да и сердце ее — так то называлось, которое двигалось туда-сюда внутри нее — и сердце ее как-то быстро билось рядом с тем.

Но тому было не до нее — он говорил с кем-то другим о чем-то, что при нем еще ему, внутреннему, не рассказывали.

А потом что-то стало еще случаться снаружи. Кровь его матери — он и имя запомнил уже той, что носила его! В общем, кровь ее стала горькая-грустная. Она и тот, с которым ей все хотелось быть подольше, куда-то пошли…

Было много шума… от боли все померкло…

Были звуки незнакомые… много чужих звуков и странных каких-то голосов… Или не голосов?..

Его мать много мучили, она много плакала, а кровь ее перестала быть вкусной. Стала горькая-горькая… И, кажется, там еще те жуткие кто-то мучили того, кто был ее дорог.

Он, внутренний, робко затих, беспомощный, не зная, что же теперь делать. Конечно, его отростки подросли, много отростков. Но он только мог легонько ее задеть. Но он не знал, как отобрать ее у тех, шипящих, которые помногу ее мучили, долго…

Это было ужасное чувство беспомощности! Он не знал, как помочь матери оттуда! Он вообще ничего не понимал!

А потом было темно и странно… он уже не чувствовал ничего…

Когда снова очнулся… Так, кажется, это у них называется?.. У добрых наружних?..

Было как-то пугающе тихо. И тело той, что носила и кормила его, куда-то двигалось, ровно, медленно. Лежа… Лежа, да?.. Так называлось? Они так на боку плыли. Вроде…

И кровь у нее была какая-то скудная. Он уже остался без сил. Не двигался. И мать не двигалась.

Тишина. Темнота. Мрак.

Он опять очнулся от противного писка. Уже совсем обессиленный. Но с трудом нащупал голос — мать его слышала, но не реагировала:

«Ребенок… Она ждет ребенка! Но… Каньян! Разве ты его выносишь?..»

Кажется, тот, в чьем присутствии ее сердце всегда иначе билось, ходил туда-сюда. Эээ… Ходил, да?.. Так называлось?.. И голос его был грустным. Потом он позвал другого. Ихнего, но какого-то чужого, который всегда говорил ровно. И мало говорил. Но много делал, что его просили делать.

Мать как-то дернулась. А тот, ее мужчина, велел тому, чужому:

«Давай снотворное. И болеутоляющее. Она не должна очнуться раньше срока»

А он, внутренний, робко замер.

Что такое снотворное?.. И то… другое?.. Как его?.. Что они хотят сделать?..

А мать никак не реагировала. Дернулась и застыла. И питания не было. И кровь у нее стала слабая-слабая. И она слабая. И сам он, внутренний, уже почти не двигался.

Но голос у того, мужчины, на которого та, что его носила, всегда по-особому реагировала, был взволнованный, пока он велел тому, чужому, говорившему ровно, что делать.

Он, внутренний, робко и беспомощно затих и из последних сил вслушивался. Вслушивался, но ничего не понимал. И это было ужасно! Он чувствовал себя таким слабым и беспомощным!

Но эта сладкая темнота, которая наконец-то случилась… Сладкая?..

Ооо, это больно! Зачем же его так тянут?! Чем-то… холодным… колючим…

А потом перерезали ту спасительную нить между матерью и им, которая его всегда питала.

А потом холодное и острое потянулось к нему.

«Уже крупный, — доложил другой равнодушно, — Так я его не достану»

«Режь на куски» — велел тот, который мужчина.

Мать дернулась. Кажется, даже глаза открыла. Ее ужас перешел и к тому, кого она носила.

«Еще больше снотворного! — закричал мужчина, — Больше обезболивающего!»

А он, который внутри, задыхался, лишась спасительной связи между ним и матерью…

А потом что-то острое просунулось внутрь, туда, где он был.

Он сжался от ужаса.

Холодное и колючее вцепилось в один из его отростков, сомкнулось на нем.

Если бы он мог кричать от боли, как они, наружние, он бы кричал! Но у него не было голоса. Он только извивался от боли, пока то, холодное, отрезало ему его отростки один за другим. Его отростки! Которыми так интересно было двигать! Которые так интересно росли, за которыми он следил…

Отрезав ему все отростки, холодное и колючее вцепилось в его середину… соединилось на ней… разделяя ее… вместе с сердцем, которое билось внутри него…

О, как больно! Больно!!! Бо…

Темнота…

Темнота и пустота могут быть сладкими. Когда случаются после сильной боли и большого ужаса. Когда сознание наконец-то уже меркнет. И все тает в темноте. И он… он тоже растаял…

Что-то большое и блестящее…

Что-то яркое, но оно его не ранит больше…

Он где-то со стороны, выше того странного существа, которое там лежит. Хотя, когда он сейчас смотрит на то неподвижное существо, то внутри что-то будто сжимается. Будто оно знакомое. Мать?.. Но… Почему же он уже не там, не внутри, а снаружи?..