Ветер моих фантазий (СИ)

— Альтернативная история допускает такую мысль. Вполне.

— Но где доказательства?! — он был в шоке.

— Вы историк?

— Эм… да… — он чуть смутился, потом приосанился, — Археолог.

— А я — фантаст.

— А-а-а… — презрительно протянул незнакомец.

Тьфу, блин! Достали! Писатель, это, что ли, несерьезно?! А историк — серьезно. Ну-ну. Вам хотя бы платят чаще, чем писателям. Но мы трудимся больше, даже в ночную смену. А днем учимся или работаем!

— Типа, это такая мутация? — друг намеренно повысил градус видимого интереса, полностью игнорируя незваного собеседника.

— Именно! Причем, кажется, что к их появлению был причастен создатель… вот тут я точно не знаю… Те люди в аквариуме — это были трупы или гомункулы? Или клоны?.. — задумчиво протерла подбородок, — Надо подумать.

— Ты ж вроде готовила постапокалипсис?

— Было дело, — теперь и я смутилась.

Потому что еще пару месяцев назад была одержима другой книгой. О погибшей цивилизации и немногих выживших.

— Как там ее… «Последний влюбленный»?..

— Ага, — просияла, вспомнив про заветный файл.

— А почему последний-то? — недоуменно уточнил Виталий, — В ее жизни? Или типа последний из могикан?

— Последний во все мире!

— Типа, всех зарезала?

— Не, ты что! Акио была добрая!

— Значит, все погибли?

— Нет, немного людей выжило. Акио, Алексантр…

Почему-то взгляд мой невольно скользнул на следующий столик. И я обнаружила, что в этот самый миг незнакомый китаец как-то странно на меня смотрит. Чуть прищурившись. Эхм, недоуменно даже? Хотя, может, и не китаец. Это надо у Леры спрашивать. Она спец. Она отличит китайца хоть от японца, хоть от корейца. Знаток чтения по лицам — уже сколько дорам перевидала за несколько лет! И даже временами отличает корейцев, снимающихся в японских дорамах, или обнаруживает, что в той китайской дораме снимался японец, еще до того, как пойдет перечитывать про актерский состав и национальность актеров. Короче, знаток. Но, увы, это не ко мне. Вот она бы с этого азиата глаз не сводила. Она и так на азиатов долго смотрит, замучилась ее уже от южан оттаскивать: они эти долгие взгляды порою совсем не правильно понимают. Хотя странно, что на нашего нового студента по обмену она особо не смотрела.

— Ешь быстрее. Оно скоро отойдет в мир иной, — Виталик мрачно кивнул на две крохи мороженного, плавающие в растаявшей жиже.

— Ой, прости! — смутилась.

— А я вот не понимаю, чего люди нашли в этом жанре? — отозвались со столика сзади.

Мы историка нагло проигнорировали. Но он намека не понял и не унялся:

— Эти разрушающиеся здания… бесчисленные фильмы от катастрофах… Следить за отчаянием и муками немногих выживших… что в этом интересного?

— Типа уроки ОБЖ, — сострил мой друг, — Что делать в трудной ситуации.

— Да так уж и полезно убивать всех?

— Выживает сильнейший — сие есть закон джунглей, — парень назидательно поднял указательный палец.

— Но мы-то с вами не в джунглях живем, а среди людей, — проворчал археолог.

— Вы так в этом уверены?..

— Я предпочитаю верить в людей. Как сказал Федор Достоевский: «Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей».

Вздохнув, закончила:

— «А ведь они все только над этой верой-то моей и смеются».

— О, вы читали Достоевского? — оживился мужчина.

Это мой любимый писатель! Ну, точнее, один из любимых. Но сознаться в том, что я добровольно и вполне сознательно, даже не под дулом пистолета, читала многие из произведений Достоевского, я не решилась. А то этот философ может приклеиться к нам надолго. Испортит наши дружеские посиделки. Которые со стороны даже напоминают свидание. А то когда еще у меня что-то серьезное в жизни будет?..

— А вот вы, как писатель… вы признались, что вы пишите. Чем вам нравится описывать катастрофы? Вы упомянули, что пишите что-то в этом жанре.

Так… он там весь наш диалог сидел и подслушивал?!

Мне стало не по себе. Вздохнув, оглянулась на молодого русского мужчину. Тот внимательно и серьезно смотрел на меня.

— Если честно, мне не нравится описывать гибель людей.

— Тогда зачем вы это пишите?

Пожала плечами, добавила:

— Они сами приходят. Все эти истории.

— Так что вам мешает переделать концовку? Что кто-то успел спасти мир?

— Во-первых, герои, спасающие мир, причем, благополучно, это уже слишком избитый сюжет. Во-вторых, истории бывают двух видов: одни приходят такими, как есть, и я чувствую, что не могу их поменять. Другие — могу.

— Да какая разница? — недоуменно уточнил ученый, — Вы берете ручку, водите по бумаге. Можете в любой момент вычеркнуть строку или вырвать лист. Если набираете текст на компьютере — еще проще. Секунда на выделение, секунда на удаление.

Ну, с этой точки зрения все просто. Раз — вычеркнул несколько строк, удалил страницы. И мир спасен. И герои живы.

Но… иногда бывают такие истории, что я чувствую, что я так не могу. Они… они приходят сами. Я не являюсь богом, который творит описанный в них мир. Я могу только наблюдать. Но не могу вмешаться. Иначе все рассыплется. Не будет всей этой картины, всего этого сюжета…