Ветер над яром (сборник)

После, как схоронили погибших дозорных и мирная жизнь у людей наладилась, Фома по тайге стал бродить, искать заветное озеро. Каждый ручей, водопад оглядел, все уж вершины в горах наперечет знал, да так и не нашел озера. Раз, по первому снегу, со старым Егором на рябчика силки проверял. Вдруг сзади выстрел грохнул, громом по тайге прокатился, мимо уха Фомы пуля взвизгнула, и тут же крик истошный раздался Кинулись дед с парнем на крик, а он и осекся, и урчание звериное огласило тайгу. Глядят Фома и Егор — на их же тропе под сосной, лицо прикрывая, сидит человек скукоженный, рядом ружье в снегу, и следы кошачьи кругом. Дед мужика лицом к себе повернул, и оба они с Фомою ахнули — Аким Сивобоков перед ними трясется.

— Эвон че, — дед нахмурился, — в тайге, видать, все время ховался, теперь в тебя, Фомушка, целился, да кошка ему помешала.

Почесал дед затылок, толкнул парня в бок:

— Слух-то был, с кем кошка дружбу-то поведет, тому плохая судьба уготована, и сам я про то твоей мамке когда-то сказывал А она, вона-ко, защитницей оказалась: нас от каторги, Бухтарму от врагов избавила, а тебя от пули спасла.

Только сказал, глядят, из-за дерева вышла девица в полушубке, в валенках, в руках — рогатина. Фома-то привык дочку Горного видеть в царском одеянии али в сарафане крестьянском, дивится ее виду грозному. А она брови сдвинула, в Акима ткнула рогатиной:

— К людям ведите, пущай судят предателя.

— Да судили уж, — дед Акима тряхнул. — Ну да теперь не вывернется. — В шею пихнул Сивобокова и повел вон из тайги.

За ним Фома с девицей рука об руку. Как в городище вошли, глядят, на сходной площади толпится народ…

Фома с дочкой Горного обженились, детей наплодили, вырастили и многие годы жили в согласии.

Семен Бойко НАОБОРОТ

Да, будь у скоттов каждый клан,

Таким, как Джинни Скотт, —

Мы покорили б англичан,

А не наоборот.

Р.Бернс

Когда-то это была дренажная труба, но бежавшая по ней вода нашла себе более удобный путь, и теперь только промоины в сухой каменной кладке напоминали о ее первоначальном назначении. Гостиница “Труба” — так называют ее постоянные жильцы, двое из которых сосредоточенно следят за стоящей на очаге кастрюлей. После ужина очищенный от золы очаг станет теплой постелью, а кастрюля — просто банкой из-под маринованной собачины, но пока в ней булькает аппетитное варево, она не уступит самой лучшей кастрюле на самой распрекрасной кухне Сегодня в ней томятся баклажаны, соевые бобы, томаты — взнос Дона Мигуэля, а также две связки красного перца — взнос Фелипе. Дон Мигуэль сегодня, щеголяя своим знанием истории, вывел родословную одной рыночной торговки прямо от древних римлян и получил от нее охапку слегка подпорченных овощей. Фелипе, или, как его чаще зовут, Пепе, просто стянул две связки перца с чьего-то окна. Завтра они промыслят себе ужин другими способами и в других местах, но сейчас это их не волнует. “Будет день, будет и пища!” Сейчас же пища почти готова. Конечно, еще бы маисовую лепешку, пусть и заплесневелую, да не грызть ее — упаси боже! — а раскрошив и растерев, опустить в кастрюлю… Тогда рагу приобретает дивную густоту и сытность, но в конце концов любое блюдо восхитительно, когда приправой служит голод. Пепе сглатывает вязкую слюну и только собирается произнести свое обычное: “Кто поздно приходит — ничего не находит!”, как шорох кустов у входа трубы возвещает о приходе Чака, третьего и последнего постояльца гостиницы “Труба”. Тот, войдя, прежде всего принюхивается, затем, не говоря ни слова, выпрямляется, насколько позволяет труба и, торжествующе поглядев на друзей, вынимает пузатую бутылку, в которой плещется жидкость с радужно-мыльным оттенком. Никто не спрашивает его, откуда она взялась, между ними это не принято. Бутылку, как и еду, разделят на троих — вот и все.

Когда посудина опорожнена до дна, а бутылка лишь наполовину, наступает час беседы. Дон Мигуэль, сворачивая сигарету, удовлетворенно икает и произносит:

— В конце концов все в мире относительно. Поверьте, друзья мои, то ощущение довольства, которое я испытывал, отведав дорогих яств в лучшем ресторане Теночтитлана и раскурив затем сигару, ничем, в сущности, не отличается от того, что испытываю сейчас. Можете мне смело поверить. Я, как вы знаете, читал курс материальной культуры в тамошнем университете.

— Знаем, знаем, — хохочет Чак, — только вот непонятно, что это такое — “матерчатая” культура!

— Материальная, — небрежно поправляет Дон Мигуэль и продолжает: — Это легко объяснить, — Мигуэль величественным жестом обводит очаг, кастрюлю, бутылку и три пары рваных башмаков. — Вот это мы относим к материальной культуре. Нашу же беседу — во всяком случае, что касается моего участия в ней — к духовной.

Чак делает экономный глоток из бутылки и морщится.

— Что касается меня, я предпочитаю материальную, хотя она и смердит изрядно.