Ветер над яром

— Старик!.. — возмущенно отшатнулся Вася. — Ну, понимаю, скромность, скромность… Не растерялся, позвонил первым — ну, молодчина… Слушай, ты мне фактажик дай, старик, понимаешь?.. Ну, детали там. Мать тебя благодарила?

Бухгалтер замялся, проговорил что-то невыразительное. С ним, похоже, произошла разительная перемена, привычная общительность исчезла бесследно. Вася еще долго дергал его, тормошил, выспрашивал.

Федор Тихонович кряхтел:

— Да так… Просто падал, да и все…

— Послушай, просто — не бывает… Стремительно, отвесно, стремглав — вот это дело, это стиль! — Вася живо черкал что-то в блокноте. Бухгалтер обреченно кивал. Таким примерно способом Шустров за четверть часа выдавил из Федора Тихоновича несколько однозначных реплик, шлепнул обложкой блокнота.

— Старик, я полетел… Славно поработали. Пиши, звони, заходи.

Рванулся к двери. Федор Тихонович осторожно придержал представителя прессы за кожаный пиджак. Бухгалтер словно полинял за время содержательной беседы, круглое лицо увяло.

— Товарищ, — сказал он тихо. — Ну разве это факт для газеты, это ведь всякий может… Зачем меня-то…

Вася просиял, перебил:

— Старик, поздравляю — есть заключительная фраза репортажа!.. Я еще фотографа пришлю…

Бухгалтер закричал вслед:

— Вы запишите, запишите! Там дерево было, он… э-э… карманчиком зацепился… Карманчик такой…

На следующий день Федор Тихонович знакомился с репортажем. Жалобно покряхтывал, спотыкаясь на головоломных описаниях, долго, внимательно перечитывал заключительные абзацы, где фигурировало: “Со всей непоколебимостью высказываемой мысли можно утверждать, что простота и скромность, проявленные обычным бухгалтером Тихоном Федоровичем, который даже фамилию свою поначалу отказывался назвать, присуща…” и т. д. Как ни странно, путаница с именем Федора Тихоновича не возмутила, а скорее утешила. Он даже зафыркал тоненько, добравшись к подписи “В.Накатный”.

Однако вскоре репортаж, урезанный до размеров обычной информации, с уточнением данных и подписью “В.Сиверянский”, появился в издании посолидней, промелькнуло кратенькое сообщение по радио, и бухгалтер заметно осунулся, начал жаловаться дома на сон: “Душно, Маня, просыпаюсь, и — давит, давит… Сердце, что овечий хвост…” Жена понимающе кивнула: “Да, было у тебя как-то… Так, может, снова в гостиную переходи, как тогда — просторней, форточку откроешь…” Федор Тихонович слушал с видимой неохотой, что-то буркнул о женских выдумках, однако послушно перетащил свою постель на продавленный диван рядом с телевизором.

…Навалилась глухая ночь. Федор Тихонович свернулся под тяжелым ватным одеялом, дышал часто, неровно. Облизнул губы. В окне неподвижно висела луна — надкушенная летающая тарелка. Поскрипывали ходики. Их мирный, привычный звук перебило короткое зудение, странный, фосфорический отблеск мелькнул в телевизоре… Федор Тихонович начал выпрямляться, напряженно, скованно поднимался на руках. Лицо его заострилось, стало незнакомым в лунном холодном сиянии, в зеленоватом свечении экрана. Снова зудение — резче, требовательней, фосфорическое свечение усилилось. Федор Тихонович глубоко, будто просыпаясь, вздохнул. Выскользнул из-под одеяла, крадучись, приседая, приблизился к телевизору, начал ковыряться в антенне. Тихо щелкнуло. Подслеповатый, выцветший, похоже, еще лет десять назад квадрат черно-белого кинескопа радужно вспыхнул. Бухгалтер неверной рукой что-то крутил, подстраивал — пятна на экране проступили четче. На Федора Тихоновича хмуро взглянул безупречно одетый, прилизанный мужчина.

Что-то неестественное, манекенное было в нестерпимой правильности его черт, дикторской выверенное™ баритона.

— Я вас слушаю, — произнес отчужденно, глядя несколько в сторону от Федора Тихоновича…

Бухгалтер сжался на краешке дивана, пытаясь застегнуть пуговицу нательной рубашки — беззвучно открыл, закрыл рот. Незнакомец брезгливо шевельнул уголком рта.

— Ну?.. — холодно проговорил.

Бухгалтер завозился, как на мокром. Пролепетал:

— Э-э… Собственно… Время сеанса еще не наступило. Я не… готовился… Шеф…

— Не стройте дурачка, — резко отозвался Шеф. С лицом его произошло странное изменение. Челюсть отяжелела и выдвинулась вперед, в глазах появился недобрый блеск. — Я имею в виду эту историю с детенышем… — утонченным жестом, снова возвращаясь к респектабельности политического обозревателя, взял листочек бумаги. Держал его на отдалении, двумя пальцами. — Ага… Слушайте — действительно, забавно. “Сына таких-то… который, играя, сорвался с балкона девятого этажа… спасло дерево. Малыш зацепился карманчиком за ветку, что и смягчило падение”. Смешно, а? Ха-ха-ха! — коротко, деревянно хохотнул. — Почему не смеетесь? Вам должно быть весело, это уже второй выверт — имейте в виду, второй…

— Однако в столице… — боязливо заговорил Федор Тихонович. — В столице подобное случилось давно. И… я выехал оттуда, никто не знает…

Шеф тяжко глянул на бухгалтера — тот поперхнулся, умолк.