Ветер над яром

Молчали люди фиорда, и понял я: вот пришел мой час, иного не будет. Решится ныне — быть ярлом мне или навеки идти гребцом. Ведь долг викинга встать за брата, пускай даже сами асы обидчики. И сказал я: “Хочу идти искать братьев. Наши обиды пусты, если кровь Сигурда в беде!” Ответил Хокон-скальд: “Правду сказал ты, Хохи. Иди. Сына посылаю с тобой, Бьярни, радость седин”. И сказал берсеркер Хальфдан Голая Грудь, свей: “Хохи — викинг, Сигурдов сын ты — воистину. Сам с тобой пойду. Чужой же Утробой впредь никому называть тебя не позволю!” Ингрид же, дочь Гордого Улофа, очнувшись, сказала так: “Вернись с удачей, сын…”

И отплыл я, взяв боевой отцовский драккар11, лучших из людей взяв, отплыл на север. Спокоен лежал путь воды, и, когда угас третий день, открылась пред носом друга парусов круглая дверь. День был за нею, и сияла она, окаймленная багрянцем. И направил я драккар, заложив руль направо, из лунного света в солнечный, и сомкнулась за кормой нашей сияющая дверь…

VI

Пяти лет не было Удо фон Роецки, когда, забредя в отдаленный покой отцовского замка, он увидел картину. Огромная, в потемневшей раме, она нависла над головой, пугая и маня. Рыжебородый воин в шлеме с изогнутыми рогами, отшвырнув кровавую секиру, протягивал к мальчику руки, и на темных мозолях светлели граненые кости. Странные знаки кривились на гранях, и в глазах воина стыла мука. Прямо в глаза Удо смотрел воин, словно моля о чем-то. О чем? Мальчик хотел убежать, но ноги онемели, и морозная дрожь пробежала по спине. Испуганный барон на руках вынес из зала потерявшего сознание сына.

Картину сняли в тот же вечер, и Удо никогда больше не видел ее. Но изредка, когда вдруг начинала болеть голова, воин приходил к нему во сне, садился на край постели и молча смотрел, потряхивая костяными фигурками.

Став старше, Удо нашел в библиотеке замшелую книгу. Целый раздел уделил автор толкованию рун. И ясен стал смысл знаков, врезавшихся в детскую память.

Вэль. Гагр. Кауд.

Сила. Воля. Спасение.

Но и тогда еще не понял Удо того предначертания. Много позже, студентом уже, забрел фон Роецки в лавку дядюшки Вилли, антиквара. Оставь Вилли пять марок, ответишь на “пять”. Традиция! И вот там-то, под стеклом, лежали они — четыре граненые кости, желто-серые с голубыми прожилками, меченые священными рунами.

“Какова цена, дядюшка Вилли? Ого! Ну что ж, покажите…”

И он бросил кости. Легко упали они на стекло. Покатились. Замерли. Вэль. Гагр. Кауд. И четвертая: норн. Судьба!

Так спала пелена с глаз. И предначертанное открылось ему.

* * *

Порвав с приятелями, Удо уединился в доме, выходя лишь в библиотеку и изредка, по вечерам, на прогулку. Он бросил юриспруденцию, посвящая дни напролет пыльным рукописям. Часто болела голова, но боли были терпимыми: они предвещали сон и приход Воина. Ночные беседы, без слов были важнее дневной суеты. И не хотелось просыпаться Спешно вызванный теткой отец ужаснулся, встретившись взглядом со взором наследника рода Роецки.

Почтителен был сын и говорил разумно, но голубой лед сиял в глазах, и сквозь отца смотрел Удо, словно разглядывая нечто, доступное ему одному. Врачи прописали покой и пилюли. На покой юный барон согласился, снадобья же выбрасывал. Он здоров. Не только телом, но и духом.

Больна нация. Нацию нужно лечить.

В одну из ночей Воин, не присев, встряхнул кости, и одна из них, блеснув в лунном луче, упала перед Удо. Вэль!

На следующий день кайзер издал приказ о всеобщей мобилизации. Воспрянула германская Сила, прибежище Духа. И фон Роецки сел писать патриотическую поэму, которой суждено было остаться недописанной. Кайзер лопнул, как мыльный пузырь. Германский меч, рассекший было прогнившее чрево Европы, завяз, и безвольно разжалась рука, поднявшая его.

Разгром и позор Удо фон Роецки воспринял спокойнее, чем ожидал лечащий врач. Барон предполагал нечто подобное. Лишь волей будет спаяна Сила. И возродится Дух.

Это следовало обдумать. Это надлежало понять.

И поэтому вновь — книги. Старошведские. Старонорвежские. Легенды германцев. В сагах была тайна непобедимости викингов, воплотивших славу и дух Севера. Где истоки ее? Как влить юную кровь в дряхлые жилы нации?

Аристократию Удо перечеркнул сразу. Не им, сгнившим заживо обрубкам генеалогических древ, поднять такую глыбу. Вырожденцы. Даже лучшие из них прожили жизни, торгуясь и выгадывая. Барон стыдился своего герба. Презренная порода. Все — мелки, сиюминутны.

Фридрих? Оловянный солдатик! Бисмарк? Глупый бульдог! Чернь же, уличная пыль — вообще не в счет.

И все же: они немцы. А значит, они — Сила. Сила без Воли…

В одну из лунных ночей Воин вновь бросил кости. Гагр.

Спустя несколько часов, прогуливаясь, Удо вышел к воротам парка. На площади ревела толпа. Вознесенный над головами человек вещал, заглушая рокот, и люди рычали в ответ, но только ледяные глаза фон Роецки узрели вокруг чела оратора сияние Воли.