Ветер перемен

Бекман понимал, что теряет власть над этим человеком. Его память перескочила к тому дню, когда он нанимал Брауна, давал ему имя, Боже ты мой, давал ему возможность перечеркнуть прошлое…

Перед глазами Бекмана встала Юджиния: Юджиния, приезжающая на причал в Ньюпорте утром в день отплытия, Юджиния, вся в белом с вуалью, развевавшейся за ней по ветру, как перья. Бекман запомнил этот момент очень отчетливо, потому что стоял тогда, замерев у окна каюты на верхней палубе, прижавшись к стеклу рукой, которая от напряжения стала похожа на замерзшую клешню. «Я стоял там и ничего не делал», – сказал он себе. Осознать это было очень горько.

– Ты… ты… – Бекман начал снова. От сознания поражения у него распирало грудь, ни одного нужного слова не приходило на ум. «Я хотел ее для себя, – вопила его душа. – Я хотел ее для себя». И потом его прорвало визгливым криком:

– Ты поставил под угрозу все задуманное дело, затащив в постель эту… эту шлюху и еще смеешь…

– Не смей этого говорить, – в голосе Брауна прозвучала сталь. Ошарашенный Бекман на миг замолчал.

– Так чего я не должен говорить, Джимми?

Бекман выпрямился и расправил плечи, потом подтянул рукава пиджака. У него заходили скулы, язык не находил покоя во рту, пальцы теребили клапаны карманов. Назвав Брауна по имени, он как-то даже приободрился.

– Ах ты, маленький Джимми, тебе же грош цена в базарный день… Так тебе не нравится то, что я говорю? Что ты всего лишь наемник… что тебя наняли выучить нескольких мартышек, как стрелять из винтовки… Ты же просто шут из табакерки: нажми на пружинку – и ты тут как тут.

Бекману стало легче. Он вообразил, будто танцует матросскую джигу, столько в нем вдруг заиграло боевого задора. Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что на нем вечерние лакированные туфли. Туфли придавали ему статус. Он стал почти прежним самим собой.

– Или ты против этого «дела»? Тебя высоко занесло, ты слишком велик для какого-то ничтожного мятежа, ведь теперь ты спишь…

– Не говори этого, Бекман.

– Так вот отчего ты такой чувствительный! Из-за того, как я называю твою любовницу?

Бекман снова возликовал, злость клокотала в нем, как в мальчишке-живодере, сдирающем шкуру с кошки. «Я вышиб Брауна из игры, куда ему тягаться со мной. И Юджиния моя. Неважно, как я заполучу ее, главное, заполучить». – Бекман самодовольно вздохнул.

– Ты не можешь слышать, как Юджинию называют шлюхой?

И в тот же миг, не успели они оба оглянуться, как Браун набросился на Бекмана. Удар по ребрам, второй в живот, третий прямо в челюсть, и Бекман рухнул на пол, не успев поднять руки.

Браун встал. В трюме стоял запах, какой бывает у смерти. Браун наклонился и пощупал пульс на шее. Бекман потерял сознание, но не умер. Не умер пока.

«Тело нужно убирать, – решил Браун. – Придется вытащить его на палубу и столкнуть за борт». Дело принимало опасный оборот. Это было знакомо. Простая задача, решаемая привычно и быстро.

Браун поднял Бекмана за ноги. Тело было тяжелым и неуклюжим и слегка перекатывалось, словно с трудом прилаживаясь к незнакомым обстоятельствам. Браун потащил Бекмана за лодыжки, потом потянул за руки и наконец схватил за воротник пиджака. «Мне повезло, – мельком заметил про себя Браун. – У него был порядочный портной».

В коридоре пришлось поспешить – Браун не мог рисковать. Но счастье ему улыбалось: вокруг ни души, для стычки Бекман выбрал самый глухой час перед рассветом. Скорее выбраться из коридора, на палубе будет легче. А там, на палубе, нетрудно изобразить падение за борт. Будет походить на несчастный случай. К тому времени, когда хватятся Бекмана, от тела не останется и следа. Судно расстанется с ним, как с вчерашними отбросами.

«Но теперь уже нет дороги назад. Прощай, Юджиния, прощай, домик с живой оградой и коляской, запряженной пони в переулке. Не выйдет обосноваться на одном месте, не будет тихой жизни. Я убираю Бекмана и остаюсь, каков я есть. Убираю Бекмана, и приходит конец мечтам». «Но это и было мечтой, и ничем другим, – возразил другой голос. – Мечта. Тигру не сменить своей полосатой шкуры, тебе тоже».

Браун протащил тело Бекмана через выход на верхнюю палубу и подкатил к перилам у борта. «Все нужно сделать наверняка, – напомнил он себе, – чтобы потом не произошло внезапного воскрешения мистера Огдена Бекмана и не рассказывали сказок о чудесном спасении утопающего проходящим этим же курсом кораблем».

Браун вытащил из потайного кармана в брючном ремне осколок отточенного, как бритва, и заостренного, как кинжал, стекла. Это был старый прием – осколок стекла в сердце, рана незаметна, не больше следа от булавочного укола, а орудие убийства полностью поглощается телом жертвы. «Получай свое, мистер Огден Бекман», – произнес про себя Браун.

Он поднял осколок, блестящий, тонкий, в предрассветном освещении он казался почти изящным, как сосулька. «Смерть может прийти с шумом, с грохотом, как при охоте на дикого кабана, – подумал Браун, – или медленно, как раскатистый свист по пустынным холмам; она может налететь, как ведьма с метлой, или безмолвно сидеть, поджидая своего часа у твоих ног».