Ветер перемен

Во внутреннем Борнео не было ничего: ни чайных и каучуковых плантаций, как на Цейлоне или в Аннаме, ни неожиданной поляны-вырубки в самой чаще джунглей, а на ней белого дома с побеленной верандой. Никаких деревень с дружественными или недружественными туземцами, которых можно уговорить или заставить работать на полях, никакого открытого пространства, обработанных полей, никаких соседей, с которыми можно потанцевать вечерами или устроить соревнование по стрельбе. Таким образом, для европейцев внутреннего Борнео не существовало. Это было белое пятно на карте, зеленые места, помеченные: «джунгли», «возможно река», «горный хребет неустановленной высоты».

Жизнь на острове поддерживалась исключительно по воде. Она зависела от больших и малых судов, которые плавали к этим берегам или вдоль них: ежемесячного почтового парохода из Сингапура, нерегулярных пароходов с Явы, туземных суденышек из Биллитона. Борнео был диким и неисследованным местом, но для людей, желающих начать все сначала, людей, которые с опаской перебирались через Малаккский пролив в поисках состояния или легкой добычи, – прогнанных со службы чиновников, бывших каторжников, счетоводов в розыске за растрату, бывалых людей, для которых не хватало воздуха в Индии, Бирме или Паданге,[11] адвокатов по темным делам, аферистов и мошенников, картежников-торгашей, считавших, что для них не годится колониальное правосудие, – Борнео был самым подходящим местом.

С моря при тусклом предрассветном освещении Саравак, Северное Борнео, выглядит, как скопище черных угрюмых гор. Их мрачность не вызывает никакого манящего чувства. Это исполинская давящая масса, и когда солнце начинает вставать и окрашивать воздух в дрожащие цвета, земля остается такой же зловеще черной. Утренний свет пробивается над водой, летучие рыбы принимают утреннюю ванну – они поблескивают серебристо-серыми и розовыми цветами, ярко вспыхивают всеми цветами радуги. Небо алеет, становится бледно-лиловым, потом ослепительно голубым, но горы высятся со всех сторон, темные и угрожающие, как будто сплошь покрытые полчищами голодных муравьев.

Ежемесячный пакетбот из Сингапура или туземное суденышко должны быть в этих местах начеку. Острова у побережья Саравака кишат пиратами. Под банановыми листьями скрываются сотни тайных убежищ. Длинные, широколистные ветви пальм, отягощенные змеящимися лианами, которые опутывают все мангровые заросли, перекидываясь с дерева на дерево, с бухточки на бухточку, делают безопасный проход в гавань неприметным. Бухточки-убежища постоянно перемещаются, они двигаются с каждым муссоном, меняют положение с приливом и отливом.

При отливе обнажившаяся прибрежная слякоть оживает, из нее, как лягушки, выпрыгивают волосатые рыбы и шлепают в трясину, чтобы залезть под корни мангровых деревьев или казуарин или впрыгнуть на их ветки. Крабы суетятся возле своих нор в вязком иле, и по каждой веточке и по каждому прутику карабкаются огненно-красные муравьи. Они пожирают все, что попадается им на глаза, перед ними не могут устоять ни жуки в ярких панцирях, ни древесные лягушки, ни землеройки. Повсюду в жирной тине кипит жизнь. Здесь начало земли, испытательный полигон, где выживает только наиболее приспособленный. В воздухе стоит такой шум от жевания, хруста, карканья, лопанья пузырей на лужах, оставшихся после отлива, бульканья и шипенья, сражений не на жизнь, а на смерть, что можно оглохнуть.

Судно, следующее до торговой фактории или резиденции султана в Курчинге, должно миновать эти темные островки, чтобы войти в устье реки. Это Сангхай-Саравак, наконец-то желанная река, снова безопасность. Позади предательские ветры, угроза морских даяков или пиратов, которых удалось перехитрить или обогнать. Но река длинная и узкая. Она бесконечно меняет направление и затягивает судно все глубже и глубже в джунгли. То здесь, то там встречаются поселения – оставленные дома на полусгнивших сваях у кромки воды, тонкий дымок над поспешно брошенным костром, иногда, но очень редко, человек в зарослях, женщина, старающаяся поскорее скрыться, загоняющий в камыши лодку мужчина.

Призраком движется по реке торговое судно. В какой-то момент в прибрежном мире слышен только один звук, неровное тарахтение единственной ржавой машины, Сангхай-Саравак становится все уже, берега сходятся все ближе, слышится всплеск крокодила, плюхнувшегося в воду при приближении судна, пегие зимородки, птицы с синими, как ляпис-лазурь, крыльями прячутся под тяжелой листвой, и где-то что-то вламывается в бамбуковую чащобу, сотрясая до самых вершин окружающую зелень и приводя в ужас и панику горластое население леса. Чары сброшены. Пароходик больше не властен в своем движении, об его нос скребутся покрытые листьями ветки, бьют по рулевой рубке. Это больше не океанский корабль, это часть джунглей.