Ветер плодородия. Владивосток

Вот так он едет, отец Палладий, по запретной для иностранцев столичной провинции, которая готовится к войне. Даже при гостинице в Туньчжоу сооружена была в ночь ночлега Кафарова баррикада из стульев, на всякий случай, видно, не столько чтобы не вздумалось кому напасть на гостя, а скорей – чтобы показать, как стараются власти отгородить население от иностранца. Сколько подозрений пришлось снести за эти три дня Кафарову! Подозрения эти притворны. Сам же Сучжанча сеет их и старается пробудить страх и недоверие, хотя он-то знает прекрасно, что сам великий Хуанди послал сюда Кафарова и облек доверием. Но и это тайна! А страх надо поддерживать в народе, при этом выпятить себя. Отсюда и бой в доски по ночам, и баррикады из стульев у ворот гостиницы, и охрана с палками, орущая ночами.

Зачем бы такие смехотворные воинственные приготовления? Против кого? Ну, а как дойдут в эти места, как в глубины Африки, английские и французские, а за ними и американские, как в Мексику, десанты? Чем их тут встретят? Баррикадами из мебели и ящиков? Вот поэтому и смотрят крестьяне с таким презрением на проезжающих мимо чиновников, разворовывающих цареву казну. Цену им знают, не верят им и добра не ждут.

А ведь Кафаров едет не только по делам духовной миссии и посольства России. Тем неприятней слежка и показная подозрительность. Этого не ждал Палладий, когда отправлялся по делу Хуанди с поручениями богдыхана, всеми боготворимого! С самой бесстыдной наглостью присматриваются к Палладию чиновники. А ведь, если подумать, он – посол Пекина. А все, кто в службе, из кожи вон лезут, чтобы показать свое старание, как хотят они прозреть в нем лазутчика, соглядатая, шпиона. Желают везде и всюду возбудить в народе презрение и пренебрежение ко всему иностранному, чего сами не видели никогда. Не так ли фальшив всякий патриотизм, за который чиновникам платят по службе?!

А сам государь пытается договориться с иностранцами. А здесь сеют к ним вражду и ненависть. Как это одно с другим сходится? Пойдет ли так дело с западными державами? Нет, видно, и у нас тут еще не будет толку. Вряд ли и у англичан что-нибудь получилось бы. Они люди дела, торговли; все испробовав и рассчитав, войны не побоятся, без войны им тут, кажется, не обойтись.

Мысли повторялись. Обида, конечно, со временем забудется.

Долго катили по прибрежной равнине, которая по сторонам дороги местами, как заметно, затопляется в приливы или в накат волны. Вон и море видно. И ветер пахнет морскими водорослями.

И видны в море корабли с дымящими трубами, как будто плавучие европейские фабрики подошли к Печилийским берегам. Всюду по морю флот, даже по горизонту стоят корабли. Чем дальше, тем кажутся еще таинственней и грозней.

Почувствовал Кафаров, какой тут простор и воля и в какой темнице приходилось ему сидеть годами за стенами столицы, где и ум как в клетке, что не только был он ограничен в движении, но мыслями стиснут; приходилось, себя не жалея, погружаться в научные занятия, не давать себе роздыху, губить изнурением мыслей, находя утеху лишь с такими же занятыми людьми, так же стиснутыми законами и стенами.

А ведь как-то забылись тут сразу все недуги, уж и ноги совсем не болят. Вид моря излечивает лучше, чем теплые воды при уединенной кумирне в горах, у первозданного родника, где живет преданный друг и приятель Палладия, монах-даос.

Видно, суждено Палладию быть заточенным на годы. Если не наука, руки бы на себя наложил.

Не так ли чувствуют себя наши дипломаты во множестве стран, куда стремимся мы ради величия и престижа и живем, окруженные фанатичными народами, губя себя, людей своих и не извлекая торговых выгод. И Путятину на корабле, видно, нелегко. А Путятин еще хочет вложить средства России в Китай, учить чему-то китайцев и начать тут проповеди, дорогостоящую утеху… При этом мечта многих передовых устроителей государства нашего переженить азиатов на русских, обрусить их. А зачем китайцам православие, когда их вера и так глубока и осмысленна?

Пахнуло от ветра и вида моря не только водорослями и волей, но и тревогой большого мира, торговых предприятий, войн, событий, от которых не отсидишься в теплом, укромном уголке гнезда за стенами. Ведь и птицы перелетные уходят за эти моря, высиживая детенышей. Этот мир доплыл на кораблях до «стен недвижного Китая».

А корабли с дымом труб и без дыма и без труб, с мачтами без парусов и с парусами были еще далеко-далеко.

Глава 10. Бар реки Пейхо

Путятин не сидел без дела. Он стоял в Печилийском заливе, или, как тут говорили, «в море Печили», на своем белоснежном пароходе «Америка» с огромными красными кожухами по бортам над колесами.

Берег виден. Это темная низкая полоса. Там устье реки Пейхо, так на эскадрах европейцы называют Хай Хэ. На картах она под этим же названием.

Там сплошные мели, вход заметить можно, когда паруса тяжелых морских джонок с грузами в Тяньцзинь из разных городов Китая уходят в пески, петляют там мимо фортов крепости Даго.