Ветер разлуки

Осмотрев Франсуазу, повитуха подошла к Женевьеве и что-то прошептала ей на ухо. Женевьева побледнела и кивнула, а потом, шурша юбками, вышла из комнаты. Через пару минут пришел Луи. Отправив в коридор Перрену, повитуха объяснила суть дела отцу, который едва не лишился чувств: дитя не выходит, нужно быстро принять решение. От этого зависела жизнь Франсуазы.

В маленькой гостиной Луи упал на стул и заплакал. Изабель, которая осталась с братом по его просьбе, сидела рядом и смотрела на него. Она ничем не могла ему помочь.

– Ну почему я должен это решать? Кто я такой, чтобы выбирать, кому остаться в живых – женщине или ребенку? И как только Господь может допускать такое?

Не зная, что ответить, Изабель уставилась на носки своих туфель.

– Я не могу потерять Франсуазу! Я ее люблю! И нашим детям нужна мать! Я не могу отнять ее у них взамен на маленького братика или сестричку! О, Иза! Мне нужно убить своего ребенка, чтобы спасти жену! Это несправедливо! Сначала умер отец, теперь – мое дитя!

Изабель встала и взяла Луи за руку. Она понимала, как ему тяжело, но не в ее силах было разрешить ситуацию, ей лишь оставалось разве что поддержать его решение.

– Бог читает в твоем сердце, Луи! Он знает, каких усилий это тебе стоит, и не осудит тебя.

Поскольку обстановка сложилась тяжелейшая, было решено удалить из дома детей, поэтому Мадлен и пожилая кухарка Сидония увели малышню обеих женщин, своей невестки и Женевьевы Гюйон, в доме которой Франсуаза жила с начала бомбардировок, в дом на улице Сен-Жан.

Жюстина почти все время проводила, стоя у окна, выходившего на реку Сен-Шарль и верфи. Она молилась, перебирая четки. В воздухе стоял запах смолы: с приходом весны большое количество кораблей привели на ремонт. Издалека доносились голоса глашатая и французского переводчика, приглушенные толстыми стенами дома, но суть уловить было невозможно.

Гийом сидел за столом, уставившись на картину с библейским сюжетом, и что-то бормотал себе под нос. Взгляд у него был пустой, что тревожило Изабель. С братом, обычно таким жизнерадостным и остроумным, творилось неладное. Казалось, он заперся в своем мире. Однако заговорить об этом с Луи Изабель пока не осмеливалась.

Старший брат ходил взад-вперед, меряя шагами расстояние между лестницей второго этажа и дверью в комнату, и каждый раз вздрагивал, когда сверху доносились душераздирающие крики Франсуазы. Создавалось впечатление, что его терзают противоречивые желания – убежать или броситься спасать жену и ребенка. И все-таки он остался здесь, в кухне, и лицо у него было такое бледное и изможденное, что Изабель подумала: он страдает не меньше своей бедной супруги.

– Выпейте кофе, вам станет легче! Франсуаза у нас крепкая. Вот увидите, все обойдется!

Луи посмотрел на чашку, протянутую Перреной, но на самом деле он ничего не слышал и не видел. На висках у него выступил пот, он нервно постукивал пальцами по ноге. Крики сменились страшным завыванием. От неожиданности служанка уронила чашку, и та разбилась. В панике Луи наступил на нее и бросился к лестнице.

– Господи, да что они с ней делают? Почему она так кричит? Иза, пойди к ней, посмотри!

Изабель окаменела от ужаса. Брат подбежал к ней и потряс за плечи.

– Изабель, пожалуйста! Ты нужна Франсуазе!

Собрав в кулак всю свою волю, девушка поднялась на второй этаж. Дверь в спальню была заперта, но крики проникали сквозь тонкую деревянную перегородку и вонзались ей в душу. Дрожа всем телом, Изабель вошла и… застыла на месте от ужаса. С лицом, искаженным страданием, Франсуаза лежала на кровати, раскинув руки. Запястья ее были привязаны к столбикам кровати, Женевьева держала раздвинутыми ноги. Несчастная выглядела как… умалишенная в момент приступа… На самом же деле это было сделано, чтобы ничто не мешало повитухе в ее трудной работе. Простыни под роженицей были густо пропитаны кровью.

Изабель не могла видеть, чем занята повитуха, стоявшая к ней спиной. Проследив за испуганным взглядом Женевьевы, она подошла к миске, которую сразу не заметила. При виде кровавых кусочков первая мысль ее была о том, что это разрезали матку, чтобы извлечь ребенка. Когда же она поняла, что это на самом деле, ее чуть не стошнило. Нечто, напоминавшее крошечную ручку со сжатыми в кулак пальчиками, фрагмент предплечья… Изабель поднесла руку ко рту, чтобы не дать себе закричать. Повитухе пришлось резать на части плод, чтобы спасти мать…

* * *

Ни писка новорожденного, ни маленькой ручки… На лицах не было радости, которую всегда вызывает чудесное появление нового человечка, а только грусть, потому что пришлось принести это крошечное существо в жертву. И ром разлили по чаркам не затем, чтобы отпраздновать счастливое событие, а для того, чтобы заглушить щемящую тоску. Все семейство собралось в гостиной дома Гюйонов, и все молчали. Гробик из древесины клена стоял на маленьком столе, и на крышке у него горела свеча. Внутри покоился маленький Морис Лакруа.

Перед домом ждала карета. Сидя в кресле с истертой тиковой обивкой, Изабель тихо плакала. Слишком много печалей, слишком много смертей…