Ветер с юга

В пустом лесном домике мы нашли брошенную в подвале старую картошку и решили, что как-нибудь проживем. Однако нас выловили из леса свои же. Они не спросили у нас, голодны мы или нет. Они прогнали нас без остановки пешком сорок километров и совсем ослабевших заперли в лагерь, где уже были десятки таких же, как мы.

Нас долго держали там, очень долго. Никогда раньше я не думал, что родная Суоми может так немилостиво поступить со своими бедными сынами. Мы работали, как лошади, а кормили нас, как цыплят.

Это очень тяжело, когда живешь и чувствуешь, как день за днем уходят из твоего тела соки и не возвращаются обратно. Тяжело жить и думать, что не для тебя светит жаркое летнее солнце, не для тебя ясный божий день и вся красота земли.

Эльза, конечно, ничего не знала о моей судьбе, и я ничего не писал ей. Зачем писать? Чтобы она тревожилась и возила мне последние крохи? Пусть лучше ничего не знает. Я молился только об одном, чтобы дотянуть до конца и не свалиться раньше времени.

Нам страшно было смотреть друг на друга — такие мы стали. И мы уже не шутили, не смеялись, не дружили друг с другом, хотя арестовали нас всех за одинаковые мысли и проступки. И теперь я знаю, как просто можно нарушить людскую дружбу. Перестань давать людям есть, и они будут смотреть друг на друга волками.

Но в тот день, когда до нас дошла весть о конце войны, мы все-таки взглянули друг на друга не так угрюмо. И всю ночь мы переговаривались, лежа на деревянных нарах:

— Вот кончилась война, а кончилась ли она для нас?

— А почему бы ей не кончиться и для нас?

— Мы не поверили в свои силы… мы ушли…

— И правильно сделали. Разве не ясно теперь, что верить было не во что?

— Как не во что? Ведь Россия пошла на мир. Если бы мы оказались слабыми, она бы совсем раздавила нас.

— У России нет привычки давить кого-нибудь.

— Кончилась война для Суоми. Но как же теперь мы?.. Неужели нас не скоро отпустят?

— Отпустят.

— Не отпустят. Мы грешны перед своей родиной.

— Зато мы не грешны перед Россией.

— А что от этого изменится?

— Все изменится. Россия сильна. Она заставит наших правителей выпустить из тюрьмы всех, кто был против войны с ней. Ведь ты читал условия договора. Разве мы не приняли их? Кто заставил наших правителей принять их?

— Да. Это сила… это сила.

— Россия… что мы знаем о ней?

— Ничего мы не знаем.

— А ведь она была все время совсем рядом с нами. И мы не видали от нее никакого зла, а говорили про нее только злое.

— Зато теперь ты узнал ее.

— Немцы помогли тебе узнать ее. Их благодари.

— Немцы!.. Попался бы мне в руки хоть один из них, перкеле!..

— Да, кончилась, наконец, война для Суоми. Но как же мы… Может ли Россия заставить выпустить нас?

— Конечно, может. И обязательно заставит. Ведь мы тоже были против войны с Россией и своим делом доказали это. Россия не забывает своих друзей.

— Друзей? Давно ли рюсся-большевик стал другом финна?

Это я так сказал. Не мог я вытерпеть. Надо было кому-то так сказать, иначе чорт знает, до чего можно было докатиться. Я не знаю, правильно ли я поступил, что так сказал, но должен был кто-то это сказать в конце концов, или к чорту пошло все, чему учили людей в Суоми два десятка лет. Может быть, не мне, а кому-нибудь другому следовало это сказать, но не сказать нельзя было никак, и вот я сказал.

А мне сразу же ответили:

— Ты старый идиот. Только такая дружба и дала бы покой твоей Суоми. Если бы не торчал так заметно из-за спины у наших правителей зажатый в кулак нож против России, то жил бы ты в мире уже двадцать семь лет. Не было бы зимней войны сорокового года и не было бы этой проклятой бойни. И шла бы наша граница на юге по-прежнему по Rajajoki,[23] потому что Россия умеет жить в мире с любым соседом, если только он сам от всего сердца этого желает.

Так мне сказали, и я промолчал в ответ, потому что я — это был я, перкеле… Чего от меня еще ждать? Не я создавал то, что было вокруг.

А они продолжали беседовать:

— Да, дорого обошелся нам этот торчавший за спиной нож. А за чьей спиной он торчал?

— А вот это нужно выяснить и взыскать с того за нашу кровь и слезы.

— Хо-хо! Чего захотел! Взыскать! Будь доволен тем, что сам уцелел.

— Все можно сделать в дружбе с Россией. Ворочать можно горы вместе с ней.

— Да. Кончилась война для Суоми, наконец. Кончилась. И как бы тяжело ни достался мир, а для народа он все-таки радость. Но что будет теперь с нами?

— Ничего страшного. Только бы не нарушался мир с Россией. Она поможет нам.

Но тут я опять вставил свое слово:

— Стыдно принимать помощь от злейшего врага Суоми, от рюсси.

Я опять сказал то, что должно было быть сказано. Как же не сказать этого, бог ты мой! Где же мы тогда, и кто мы?

Но мне опять ответили: «Дурак».

Я повернулся на спину, вытянул свои ноги так, что они свесились над краем нар, и закрыл глаза, как человек, имеющий полное право отдохнуть после выполненных хороших дел.

И я сказал:

— Сами вы дураки. Совсем спятили все от страха перед рюссей.

А они продолжали твердить свое: «Россия, Россия». Бог с ними.