Ветер с океана

В местной рыбацкой газете «Маяк» всю третью полосу отвели стихам Шарутина. «„Большой воды мечтатели“ — новая книга поэта-моряка» — возвещал заголовок. А в левом углу полосы красовался и сам Шарутин — нахмуренное лицо, фуражка с «крабом», трубка в зубах. Карнович насмешливо заметил своему штурману, когда тот явился на вахту:

— Вы же не курите, милорд. Откуда достал эту деревянную рухлядь? Трубочка эпохи корсаров Дрейка.

Штурман ответил, что без трубки нельзя, у читателей не будет веры в морскую профессию автора. Он с ликованием показал на туго набитый портфель — туда были впихнуты пятьдесят экземпляров газеты.

— Семь газетных киосков опустошил! Одна сиделица пожаловалась, что постоянных читателей граблю. Теперь буду наклеивать каждое стихотворение на отдельный лист.

Для расклейки стихов понадобилось пачка бумаги в пятьсот листов. Салон траулера на день превратился в подобие переплетной мастерской. Мишу, заглянувшего после вахты в салон, Шарутин немедленно завербовал в помощники. Стармех Потемкин, мирно обедавший на уголке стола после обследования забарахлившего «вспомогача», тоже увлекся наклейкой газетных вырезок на бумажные листы. Шарутин пообещал помощникам по стихотворению с таким автографом, что тот один удвоит ценность стиха. «Другу-соратнику, славному любимцу Нептуна» — вот так он распишется на листке.

— Тебе — описание наших трудов в океане, Миша! Будешь помнить, как рвали рекорды в Северном море и у Ян-Майена. И будь покоен, даже древний Гесиод так не расписывал труды и дни! Шедевр, не меньше!

И швырнув на стол пачку газет, Шарутин мощно продекламировал:

Звездное утро полночи пуще,
Вал надвигается — гора…
Затемно трал в пучину пущен,
Затемно отданы ваера.

Солнце выглядывает на планшире.

Тралом недолго песок скрести.
Море рычит. От зеленый шири
Взгляда — и хочешь — не отвести.

Волны и волны — вечным эскортом.

Штурман вызванивает аврал.
Кто не на вахте — цепью у борта.
Все по местам — выбираем трал!

Тянем-потянем — и вот оно, вот оно

Льется чешуйчатое серебро!
Бочки наполнены, сети смотаны.
В трюмы майнаем морское добро.

Синею солью вздубела рубаха,

Даль неоглядная все пуста….
Море, озлобленная собака,
Воет, бросается на борта.

Стармех не был уверен, имеется ли здесь поэзия, но признал, что производственная картина точна. Шарутин заверил Потемкина, что с поэзией тоже все в порядке, пусть сомнения на этот счет не тревожат механослужбу. Миша попросил, чтобы штурман подарил ему и то стихотворение, какое читал, когда они шли на воскресник. Шарутин помнил и воскресник, и женщин, с которыми тогда трудились!

— Как же, Катенька и та, постарше, имя забыл, но женщина красивая! — воскликнул он с воодушевлением. — Хочешь поднести мой стих? И, конечно, старшей, я ведь видел, что ты на вечере в клубе, чуть увидел ее, вмиг изменил Кате. А как ее зовут?

— Анна Игнатьевна Анпилогова.

— Анна Игнатьевна? Тю, да это не соседка ли Тимофея? Помнишь, у кого жил Сережа Шмыгов?

— Она самая, — ответил Миша, краснея.

На листке, где было наклеено стихотворение «Меридианы по курсу множатся», Шарутин размашисто начертал: «Анне Игнатьевне, соседке безвременно погибшего стармеха Сергея Шмыгова от горестно его оплакивающего друга и автора стиха. Павел Шарутин».

— Бери! — Он отдал Мише листки с обоими стихотворениями. — И сразу неси по адресу!

Чтобы не давать повод к насмешкам, Миша еще повозился с клеем и бумагой, а когда Шарутин предложил отдохнуть и подкрепиться, убежал с судна.

Время шло к вечеру, морозная погода, державшаяся три дня, сменилась оттепелью, снег чавкал под ногами, по мостовым струились ручьи. С неба сыпалась смесь дождя и града — что-то мокрое и колючее. У огромной руины на Кировской Миша остановился. В окне Тимофея было темно. Окна, выходившие на балкон, где росла березка, светились. Миша поднялся наверх, постучал. Дверь отперла сама Анна Игнатьевна. Она в испуге отступила, увидев Мишу. Он вошел в комнату, протянул руку. Анна Игнатьевна еле пожала ее.

— Даже сесть не приглашаете, — упрекнул он. — И смотрите, как на мертвеца. Между прочим, я был за бортом, но выкарабкался.

Она пододвинула стул. Он сел.

— Что вы живы, я знала от Тимофея. Я рада, что вы вернулись здоровым.

В комнате был беспорядок переезда — увязанные тюки, выставленные наружу чемоданы.

— Где ваша дочь? Что-то ни разу ее не видел.

— Она ночует у подруги, пока я управляюсь с переездом.

— Могу помочь.

— Спасибо. Я заказала грузовое такси.

Он помолчал. Она ждала объяснений, он заговорил: