Ветер с океана

— Не это меня потрясло, что говорим одинаковыми словами, — задумчиво сказала Ольга Степановна. — Я не дура, понимаю, что такое быть женой рыбака. Я спросила Лину, что ей нужно для счастья, чего она добивается от Кузьмы? Она стала описывать, чего хочет, а я слушала и холодела. Алевтина называла, что я имела, именно это! И если бы она попросила рассказать, как я жила с Сергеем, она услышала бы то, о чем мечтает. Она желает одного — устроить жизнь с Кузьмой так, как была устроена моя жизнь с Сергеем. И она ничего другого не ищет для счастья, а я все это имела — и была несчастлива. Можешь ты это понять?

— Могу! Ты совершила одну ошибку. Сергей работал в море, там проходили его будни. На берегу он праздновал. Ты захотела превратить всю свою жизнь в непрерывно длящийся праздник. Ты задумала отменить будни, и это не удалось. Календарь не пишут одними красными цифрами, красные дни увенчивают обыденные, но не могут исключить их. Ты не согласна?

Ольга Степановна рассеянно глядела в окно, в непроницаемую предрассветную тьму. И ответила не сразу.

— Знаешь, Мария, я скажу кое-что, что тебя удивит. Не такая уж я бестолковая, чтобы не понимать: одно дело — отдыхать на суше, другое — трудиться на ней. И что праздники перестанут быть столь праздничными, а будни затопят существование… Что ж, и это я понимала. И готова была с этим примириться. Почти все люди с возрастом толстеют, становятся медлительными, в них остывает прежний жар. Молодость проходит, вот и все! И я уверяла себя, что все совершается по законам жизни, ничего не поделаешь, раз уж жизнь такая. Зато Сережа всегда, со мной, нет больше разлук, остальное несущественно! Говорю тебе, я готова была принять такую жизнь.

Она замолчала. Мария Михайловна испытующе глядела на нее.

— А теперь ты не хочешь принять такую жизнь?

— Да, Мария, больше не могу ее выносить!

— Что же случилось нового?

— Я уже сказала — произошел второй разговор, который потряс меня. Может быть, надо сказать поскромней, попроще, но не могу, это единственное слово — потрясена! Я все вдруг увидела по-иному, чем воображалось. Знаешь, идешь в предгрозовые сумерки, ничто не кажется незнакомым, и вдруг молния пронзительно все озарит и неожиданно поймешь, что мир вокруг тебя иной, ты еще не видела его по-настоящему.

— Ты говоришь, а я тебя не понимаю.

Ольга Степановна рассказала, как они с мужем пошли встречать возвращающиеся суда; и как на пристани Сергей бросил ей упрек, что она превращает встречу моряков в спектакль и радуется речам и музыке, а он впадает в отчаяние от того, что сейчас увидит родной свой дом, который она заставила его покинуть; и как он бежал из гавани; и как уже почти неделю они не разговаривают, лишь обмениваются несколькими словами; и что поэтому она выходит к Юрочке ночью, ей тяжко сейчас оставаться с Сергеем, она, покормив и уложив детей, уже одетая, чуть он входит, покидает дом; и как она все допрашивает себя, что ей теперь делать?

— Сергея можно понять, — сказала Мария Михайловна. — Он разволновался, понемногу успокоится. Все войдет в прежнюю норму.

— Не хочу жить по-прежнему! Меня ужасает норма, о которой ты говоришь! Одни будни, морские, сменялись другими буднями, сухопутными, так как утверждаешь. Все по-другому! Катастрофа, вот что произошло! Я сделала Сергея несчастным.

Мария Михайловна пробовала спорить, Ольга Степановна не дала. Совершилось несчастье — и она одна виновата!.. Море было не просто рабочей площадкой для Сергея. Как часто он со смехом говорил: «Поле нашей деятельности — океан», это так по-деловому звучало. Как радостно он твердил: «Так соскучился в море по берегу, так неможется без вас!» — и ее обманывали такие признания. Нет, она не обвиняет Сергея во лжи, все было правдой — в море работали, а не веселились, в море тосковали о береге. Но это не вся правда, только половина. Океан и рабочая площадка и призвание, в нем Сергей тосковал по берегу, на берегу тоскует по океану — вот это и будет всей правдой. Он стремится в океан, он радуется берегу — и это одно единое! А она разорвала эту связь. И что получилось? Нет, Сергей не разлюбил ее, он просто стал спокойным, почти равнодушным. Его не зажигает то, от чего он прежде вспыхивал, он теперь не нуждается в огне. Он хорошо работает, он слишком самолюбив, чтобы плохо работать. Исчезло только одно — увлечение. Нет увлечения дома, нет на работе, нет и в душе. И это начало взаимного охлаждения! Дальше так жить она не может.

Мария Михайловна спросила, после некоторого молчания:

— Тебе нужно мое мнение?

Ольга Степановна устало передернула плечами.

— Хотела высказаться. Излила душу — вот и все.

— И ограничишься тем, что излила душу? Ольга Степановна грустно улыбнулась.

— Поговорю с Сережей. Признаюсь, в чем призналась тебе. По-другому, конечно, но суть — та же. А дальше — как он сам решит…

В дежурную вбежала встревоженная сестра. Одному из больных стало плохо. Мария Михайловна поспешила к нему. Ольга Степановна вернулась в палату, где спал Юра. У его постели сидела Елизавета Ивановна.

14

— Иди, Олечка, — сказала она. — Трамваи уже ходят.