Ветер с севера

До сих пор он не давал себе труда задуматься о том, что же испытывает по отношению к этой молодой снежной. Она волновала его как никто другой до сих пор, но она и была уникальна… И все же Эристор чувствовал, что это не все. Как объяснить его желание быть терпеливым, сделать все возможное, чтобы исправить то, что натворили какие-то грубые скоты, когда Тир была еще девочкой? Не испугать, а наоборот защитить, уберечь? Эристор привык жить легко, сообразуясь со своим неуемно веселым и жизнелюбивым нравом. До сих пор настоящая, глубокая, всепоглощающая любовь не касалась его сердца. И сейчас он не мог оценить свои чувства. Он знал только, что Тир дорога ему, так дорога, что ему было страшно думать о моменте расставания.

Когда он спросил ее, не думала ли она выйти замуж, та решительно ответила: «Нет!»… И что же теперь ему делать? Как удержать? Намучавшись достаточно, Эристор отмахнулся от собственной, обычно совершенно не свойственной ему робости и решил плыть по течению.

Тир думала приблизительно о том же. Но ее мысли были много горше, потому что она-то слишком хорошо понимала, что происходит с ней. И перспективы ей рисовались самые безрадостные. Привычка быть откровенной с собой мешала ей спрятаться за несбыточными надеждами. Да, она полюбила и полностью отдавала себе отчет, к чему это может привести, но с открытыми глазами шла навстречу этому, желая сгореть, но не бежать трусливо от того пламени, что разгоралось у нее в груди. Она возьмет все, что дарит ей судьба, а потом море ляжет между ней и Эристром, вбирая в себя всю боль расставания… Стройный корабль прекрасным хищным зверем скользнет по воде, любуясь в ней собой и небесами…

Тир поразилась себе, почувствовав, что впервые не рада этой картине. А ведь еще каких-нибудь два месяца назад для нее это было представлением о счастье! Что же теперь? Тир зажмурилась, но не увидела перед собой ничего, кроме суровых черт Эристора, его добрых глаз и смешливого рта…

«Куиниэ — Несущая перемены. Теперь я буду звать тебя только так…» — Тир печально улыбнулась, потом тряхнула головой и взглянула на Эрика, который впервые произнес эти пророческие слова.

— Что, дружище, не соскучился еще по своей Ане? — негромко спросила она.

— Соскучился. Да ничего, пусть и она помучается — авось, когда вернусь, будет чаще целовать, чем когти выпускать.

— Да уж, — молодой Гаррик усмехнулся, — пожалуй, на недельку ее хватит. Не понимаю я тебя, Эрик. И что ты нашел в этой мегере?

— И не поймешь, дурачок, пока сам не вляпаешься. Уж сколько лет прошло, как я впервые притащил ее на корабль пленницей…

— О чем он говорит? — вмешался только-только подъехавший Тэргон. — Словно поет, и лицо такое…

— Он рассказывает о своей любви, — улыбнулась Тир, косясь на смутившегося Эрика.

— Да? — Тэргон недоуменно покосился на заросшего буйной бородой снежного, сильно похожего на гнома-переростка. — И кто же она?

— Его жена.

— Вы часом не разыгрываете меня? С Эристором поведешься…

— Ни в коей мере! Ее зовут Анайриэль. Она из лесных эльфов и говорила, что происходит из хорошей семьи… Славится своим крутым нравом и тяжелой рукой… Эрик похитил ее во время одного из набегов, сделал своей рабыней. То есть он так считал… Они женаты уже больше лет, чем тебе от роду, Тэргон…

Что-то в ее тоне заставило Эристора, ехавшего немного впереди, оглянуться. Он увидел обращенный на него взгляд серых глаз, но Тир так быстро спрятала их в ресницах, что крестоносец не успел прочитать чувство, отраженное ими. Эристор нахмурился и вновь отвернулся. И его густые черные брови, сошедшиеся на переносице, послужили Тир лучшим ответом на ее невольный молчаливый вопрос.

«Но ведь ты и не ждала ничего другого».

Лес кончился, они выехали на открытое пространство, и чуткое островерхое ухо Тир уловило такой родной, до боли близкий шум волн, разбивавшихся о высокий берег. Чуть дальше, теряясь в вечерней дымке из серых прибрежных скал, вырастали башни и стены замка Дома Красного дуба. Повинуясь мощному внутреннему порыву, Тир внезапно пришпорила коня и, прижавшись к его холке, птицей полетела в сторону от остальных всадников. В развевающейся вокруг ног женской одежде, она чувствовала себя неловко и не испытала того чувства свободы и ни с чем не сравнимого восторга от ветра, скорости и единения с мощным животным, потребность в которых Тир внезапно испытала, а потому свернула к берегу и придержала коня, когда тот достиг обрыва. Только сейчас Тир услышала топот другой лошади и, обернувшись, увидела Эристора. Добравшись до нее, он спешился и, сделав шаг, остановился:

— Прости, если помешал тебе. Я подумал, твоя лошадь понесла.

Тир поразила робость, которая читалась в его лице, и она протянула к нему руку. В два широких шага Эристор преодолел разделявшее их расстояние и остановился, уткнувшись лицом ей в колено.

— Будь моей, Тир Серебряная. Подари, сколько сможешь, я с благодарностью приму все. Только не покидай меня слишком быстро.

— Я твоя…

Эристору показалось, что он ослышался, но потом…