Ветер с Варяжского моря

– Так правда он у тебя? – вмешался князь Вышеслав.

Дело принимало дурной оборот. Это было самое сложное из всего, с чем Вышеслав успел столкнуться за время своего княжения.

– Пусть Коснятин назовет человека, который обвиняет меня! – потребовал Ингольв. Веки его поднялись, глаза блеснули – меч, давший ему прежнее прозвище, показался из ножен:

– Это холоп, – вынужден был сознаться Коснятин, на миг опустив глаза.

– Холоп? – раздельно, с презрением повторил Ингольв. – Так ты обвиняешь меня со слов холопа?

Приспей и Столпосвет покачали головами. Не только мудрые бояре, но и самый бестолковый отрок, изредка сидевший у дверей во время княжьих судов, знает, что обвинять со слов холопа можно только в мелкой краже, и то если холоп – тиун или ключник.

– Я знаю, почему Коснятин верит холопу, – презрительно продолжал Ингольв. – Но я не потерплю, чтобы холоп меня обвинял. Мой отец не чистил конюшни у князя![100]

Мгновенно Коснятин вскочил на ноги, вцепившись в рукоять меча; Ингольв порывисто шагнул ему навстречу. Княжеские гриди, вскочив, в несколько рук вцепились в плечи Коснятина, и Ингольв остановился, держась за меч.

– Княже, ведь твою родню позорят! – негромко подсказал Взороч, но так, что Вышеслав не мог пропустить эти слова мимо ушей.

Закусив губу, он вцепился в подлокотники кресла, учащенно дышал и не знал, на что решиться. Слова Ингольва о конюшне напомнили ему о том, что и его бабка Малуша, сестра Добрыни, была холопкой. Сам Вышеслав никогда не видел своей бабки, но оскорбление относилось и к нему. Князь Владимир очень не любил вспоминать о своем происхождении и не прощал, когда ему напоминали.

– Тише, тише, люди добрые! – вмешался епископ Иоаким, подвижный, кудрявый черноволосый грек с быстрыми блестящими глазами. Еще восемь лет назад, во время крещения Новгорода, он показал себя храбрецом не хуже иного воеводы и потом не раз совался между молотом и наковальней. – Сам Христос в хлеву родился, а возвышен навеки выше всех князей! – успокаивающе говорил грек, встав между Ингольвом и Коснятином. – Ты, княже, не спеши решать, разберись толком. Тебе скоро на рать идти и этих всех молодцев вести – не дай им меж собой перессориться.

– Если Гуннар Хирви у него, ты должен взять его! – требовал Суря, злобно глядя, на Вышеслава. – Мы платим тебе дань, ты должен заступиться за нас! А то все люди узнают, что наша дань пропадает даром! Князь Владимир не дал бы варягам обижать нас!

– Поклянись, что Гуннара нет у тебя на дворе! – сказал Вышеслав, глядя на Ингольва. Напоминание об отце побороло его нерешительность. Князь Владимир не стал бы молча ждать, чем все кончится.

– Пусть Коснятин или другой свободный человек поклянется, что Гуннар есть у меня на дворе, – так же спокойно ответил Ингольв, не снимая ладони с рукояти меча. – А потом пусть боги рассудят нас. Железо и вода хороши для низких людей. Знатным людям боги дали оружие.

– Пригласил бы ты меня в гости, Винголе, – среди общего ропота сказал боярин Столпосвет. И все поняли, что содержали в себе эти мирные слова.

– Ты мудрый человек – ты не войдешь в дом человека, кому не доверяешь, – ответил ему Ингольв. – Князь верит мне, или он верит рабу. Если он верит рабу, никто из людей не пойдет в мой дом.

– Дай мне сие дело уладить, княже! – снова вмешался Иоаким. – Воеводы и бояре у тебя горячи, с мечей рук не спускают, того гляди, до греха дойдут. А меня Бог наставит миром дело решить. Оставь, оставь покуда. Утро вечера мудренее, так говорят, да?

Вышеслав обернулся к Приспею, у которого по привычке первого спрашивал совета. Кормилец кивнул – он тоже не видел мирного выхода. Пусть уж бискуп разбирается, коли его Господь больше всех умудрил.

В этот день в гриднице было сумрачно, словно под кровлей повисла темная туча. Коснятин и Ингольв оба ушли – они не могли больше сидеть за одним столом даже в княжьих палатах.

Когда Ингольв выходил с княжьего двора, его догнал епископ Иоаким.

– Погоди, воеводо, я с тобой пройдусь! – предложил он.

Ингольв молча пожал плечами. Встречные с удивлением оглядывались им вслед: впереди шли рядом варяжский сотник и епископ, которых нечасто видели вместе, а за ними следовало больше десятка варягов из Ингольвовой дружины. Он никого не звал с собой, но варяги решили, что после такого разговора в гриднице ему было бы глупо ходить одному.

– Ты хочешь помирить меня с Коснятином? – напрямик спросил Ингольв. Он никогда не славился разговорчивостью, а теперь ему больше хотелось бы побыть одному и подумать. – Ты умный и достойный человек, Иоаким, и в споре с другим человеком я охотно принял бы твою подмогу. Но с Коснятином нас не помирят даже сами Один и Кристус.

– Отчего же? Ты так обижен, что Добрыня не выдал за тебя свою дочь?

Ингольв равнодушно покачал головой. Он смотрел на дорогу перед собой и не оглядывался на торопящегося рядом епископа.

– Тем и худо быть худым, что чего только ему не приписывают! – на северном языке проговорил он, но Иоаким сочувственно закивал. Он понимал северный язык, хотя говорить на нем не пытался.