Ветер удачи(Повести)

Дав короткую передышку на один-единственный день, будто специально для того, чтобы люди смогли обсохнуть и воспрянуть духом, небо снова отгородилось от них плотной завесой туч. Почти всю ночь не переставая резал косой дождь. При сильных порывах ветра он всплесками барабанил по натянутой плащ-палатке. Только утром дождь прекратился на короткое время, и, пользуясь этим, все выбрались наружу, чтобы помыться и поразмять кости.

Временами на перевал наталкивалось одиноко блуждающее облако, и тогда все тонуло вокруг в белесоватой мути, словно в курной бане, когда там хорошенько наддадут пару. Облако мягко обволакивало, забивало легкие, и становилось трудно дышать.

Кирилл все время думал о Коневе. Где его носит под этим дождем? А может, он и вправду решил податься к немцам? В это не хотелось верить.

Лина закатала рукава выше локтя и широко расстегнула ворот гимнастерки. Азат сливал ей в пригоршни воду. Шея и руки у санинструктора были белые, не тронутые загаром. Защитную хлопчатобумажную юбку распирали мощные бедра, казалось, она вот-вот треснет по швам. Шония и Киселев украдкой наблюдали за ней, впрочем, делая вид, будто Лина их вовсе не интересует.

Снова пошел дождь, и младший лейтенант направился к блиндажу.

— Как думаешь, — повернулся он к Косте, — меня сразу пошлют на передовую?

— Наверное, отдохнуть дадут.

— На кой черт мне их отдых…

— Наши идут! — раздался вдруг торжествующий возглас Кирилла. — Старшина и еще двое.

— Наш Остапчук никогда никуда не опаздывает, — сказал Костя. — По нему часы проверять можно.

Вместе со старшиной на перевал пришли политрук роты Ушаков и молчаливый пожилой боец Саенко, которого в роте старались использовать на всяких хозяйственных работах. На нем красовалась кубанка с полысевшим каракулем. Поверх нее он натянул серый башлык, длинные концы которого были замотаны вокруг шеи. Саенко вел под уздцы навьюченную лошадь. Все трое тяжело переводили дух и с любопытством поглядывали на неожиданное пополнение. Их тяжелые, набухшие от дождя шинели стояли колом.

Слушая доклад сержанта о событиях последних дней, Ушаков только хмурился и кивал. Мокрая брезентовая фуражка с прямым козырьком не могла скрыть смертельной бледности на его скулах и побелевшем кончике носа. Он хрипло дышал и держался за грудь.

Ушаков пригласил в блиндаж Киселева и его спутников, а бойцы заслона так и ринулись к старшине: больше всякого продовольствия они ждали писем.

— Нема, хлопцы, — развел руками Остапчук. — Оце, мабуть, ще пышуть. Шось наша полева пошта плохо робэ. Ото з Москвы пысьма аж через той… Ташкэнт шлють, — кисло пошутил он.

— Ну это далеко — Москва, Сибирь, понимаешь? — возмущался Костя. — А я, дорогой, из Очамчиры письмо жду. Тут раз-два пешком дойти можно.

— Оце тоби, Шония, подарунок замисть пысьма, — запуская руку в карман шинели, объявил старшина. — Пэрчина! Горлодер. Щоб дома нэ журылысь.

— Спасибо, Остапчук, спасибо, дорогой. Живи сто лет! — обрадовался подарку Костя и тут же спросил: — А что с нашим политруком, болен он, что ли?

— Асма у його, — сердито махнул рукой старшина, — трудна жаба! А он у ци, у горы. Нэ вдержишь…

Когда развьючили лошадь и затащили продукты в блиндаж, политрук уже заканчивал разговор с киселевцами. Судя по всему, результатами его он был доволен.

— Мне б и с вами троими потолковать, — подозвал он Шония. — За этим и шел. — Он повернулся к Остапчуку. — Прикажите Саенко, пусть побудет за наблюдателя, пока мы тут управимся.

Ушакову хотелось остаться с бойцами заслона наедине, но и под дождь выгонять людей было как-то не с руки. Народу в тесном блиндаже набилось так много, что стало душно и пришлось откинуть плащ-палатку. Свет, проникший через проем, сделал заметной густую сетку мелких морщинок на лице политрука.

Ушаков снял фуражку и пригладил редкие волосы.

— Когда мы шли сюда, — сказал он, — я все думал, с чего бы начать. Мне ведь по должности и по совести коммуниста положено поднимать боевой дух в подразделении. А задача эта сейчас не из легких: положение наше скверное, хуже некуда… Подумал, может, сказать какие-то общие слова о чести, о славе, об Отечестве. Вспомнить, наконец, о комсомольском долге, о героях-панфиловцах. Такие разговоры бывают нужны и полезны. Но не сейчас… — Он замолчал и полез в карман за табаком. — Сейчас нужно что-то другое, совсем другие слова, я бы сказал, ошеломляющие, как удар электрического тока. В конце концов, всем нам пора встряхнуться, заново осознать себя. И решил: нет ничего ценнее доверия к товарищу, нет ничего лучше правды.

Заметив, что политрук катает в пальцах свернутую «козью ножку», Костя поспешил чиркнуть зажигалкой. Ушаков прикурил и кивнул благодарно, разгоняя дым.