Ветер удачи

И лишь однажды мы смогли уличить его в плутовстве. Левка откровенно словчил на медицинской комиссии. Хирурги придирчиво ощупывали наши кости и суставы, глазники были хотя и бдительны, но уже помягче, а терапевты только слушала сердце, спрашивали о жалобах и всех без разбору направляли на рентген. И вот тут-то, еще в коридоре, где над дверью загоралась красная табличка «Не входить», он попросил Витьку Заклепенко:

— Слушай, там темно, ни черта не видно. Когда назовут мою фамилию, встань вместо меня к аппарату. — Это был единственный случай, когда в его голосе прозвучали заискивающие нотки. — К тому же нас все равно не знают в лицо…

— А зачем? — не понял Витька.

Левка замялся и покраснел:

— Видишь ли, у меня скверно с легкими. В армию брать не хотели… А тут уж наверняка зарежут.

— Ну и ловкач, — баском хихикнул Заклепенко, подтягивая локтями штаны. — Ладно, у меня шкура крепкая, выдержит.

Правда, об этом обмане быстро забыли, тем более что круг посвященных был ограничен…

По другую сторону от меня скачущей походкой шагает Володя Брильянт. Командир одного из взводов соседней роты младший лейтенант Зеленский как-то сказал о Брильянте, что он не тот — не самый крупный в короне британского короля. Тем, что Володька худой и длинный, нас не удивишь. Помнится, при первой встрече в его фигуре меня поразила вопиющая диспропорция, полнейшее неуважение к архитектуре человеческого тела. Я решил даже, что его родители не имели ни малейшего понятия об анатомии. Казалось, что ноги у него росли прямо из груди, а на маленькой, как кулачок, голове непомерно большими выглядели оттопыренные уши. К тому же он еще и заикался немного.

Однако вскоре выяснилось, что родители Володьки тут ни при чем. Виноват старшина, выдавший ему слишком глубокие штаны, из-за чего парню пришлось переместить талию почти под мышки. Остальное же, как уверял Лева Белоусов, было чепухой — немного терпения, и Володька перерастет. Дай-то бог! Во всяком случае, это безропотный и добрейший малый.

А с Андреем Огиенко происходят странные вещи. Он молчит, ни с кем не заговаривает, не отвечает на вопросы. Я вижу, как наш лейтенант то и дело поглядывает на него с любопытством, а возможно, и с затаенной тревогой.

Домой мы возвращаемся уже после обеда. В столовой на нас заявлен расход. Там наше не пропадет. В училище мы спешим, как рабочая лошадь в свое стойло, без понукания. Едва входим в город, старший лейтенант Мартынов останавливает роту, заставляет подравняться.

— А ну, запевай! — приказывает он. — Васильев, давай «От голубых Уральских гор…».

Рота дружно подхватывает песню и, лихо печатая шаг, марширует по улицам. Наша пропотевшая одежда присыпана пылью, а лица потемнели от солнца, но мы, как бы глядя на строй со стороны, втайне любуемся собой.

Но вдруг песня сначала вянет, а затем смолкает совсем. По рядам пробегает сдержанный смешок, потом и откровенный хохот. Курсант Голубь, шагавший правофланговым в четвертой шеренге, отключился. Сначала он только прикрыл глаза, на всякий случай касаясь локтем соседа слева, а потом незаметно уснул. Только неведомый сторожевой центр в мозгу, как гирокомпас, помогал ему выдерживать заданное направление. Он, видимо, уже не раз прибегал к такой уловке. Но тут его подвела улица. Она стала изгибаться влево, а Голубь как шел, так и продолжал идти прямо с закрытыми глазами. Пока не врезался в каменный бордюр тротуара…

Вечером в казарму пришли военврач второго ранга и пожилой военфельдшер. Они о чем-то долго говорили с капитаном — командиром батальона. Перед вечерней поверкой старшина Пронженко объявил нам, что сейчас будет производиться осмотр по форме двадцать. Говоря попросту, это означало, что у нас будут искать вшей. Делалось такое не первый раз, и по этой части рота уже успела накопить опыт. Нас построили в две шеренги лицом друг к другу. По команде мы скинули пояса, расстегнули гимнастерки и, сняв их через голову вместе с нательными рубахами, вывернули на левую сторону, не стаскивая рукавов. Старшина и пожилой военфельдшер шли по проходу и внимательно изучали у каждого бельевые швы, особенно на боках и под мышками.

Все шло спокойно, своим чередом, пока проверяющие не добрались до Огиенко.

— Ото, — громко сказал военфельдшер и подозвал старшину.

Все головы разом повернулись в их сторону, и шеи вытянулись.

— И дэ цэ ты цией дряни набрався? — с испугом проговорил Пронженко. — А ну, выходь з строю.

Огиенко стоял как истукан, не шевелясь, не отвечая на вопросы. И вдруг я увидел, как из его полуоткрытого рта струйкой потекла на грудь тягучая слюна. Взгляду него был совершенно идиотский.

— Так-так, — в раздумье проговорил военфельдшер, — собирайся! Товарищ старшина, продолжайте осмотр, а ему пусть помогут одеться — и быстро в изолятор.

Сашка Блинков и Лева Белоусов натянули на него одежду и, подхватив под руки, повели по коридору. Следом за ними направился и военфельдшер.

— Оде ще мэни прыдуркив нэ було в роти, — с досадой махнул рукой старшина. — Пидравняйсь! Продовжуем осмотр.