Ветер удачи

Кешка весь напрягся. От жуткого хрипящего голоса сделалось не по себе, и по спине его пробежал отвратительный холодок. Он отчетливо слышал громкое сопение, скрип пружин на кровати. И Кешка решился. Он уже взялся за дверную ручку, но в этот миг в комнате все стихло, и уже через минуту одноглазый вышел оттуда как ни в чем не бывало, мурлыкая под нос: «Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом…»

В тот же день квартирант попытался втереться Кешке в доверие. Он начал с того, что стал подкатываться к Антону:

— Мальчик, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Я не мальчик, я девочка.

— Неужели? — сконфуженно пробормотал старый негодяй. — Прошу простить великодушно. И все-таки, кем же ты будешь?

— Генералом, — не задумываясь, ответил Антон.

— Прелестно! — всплеснул руками одноглазый. — Ну а ты? — обратился он к Кешке.

— Не знаю, не думал…

Его постоянно злил этот дурацкий вопрос. Похоже было, что взрослые задают его только тогда, когда им спрашивать больше не о чем.

— А у вас взаправду нет глаза? — серьезно спросил Антон.

— Вообще-то глаз есть, — ответил помощник капитана, — но мне по фильму положено быть одноглазым.

— А что ж вы дома повязку не снимаете? — ехидно поинтересовался Кешка.

— Искусство, дружок, требует жертв. Вхожу в роль, привыкаю смотреть на мир одним глазом. Если это сделать внезапно — взять, понимаешь, и надеть повязку, тогда трудно ориентироваться. Постоянно наталкиваешься на всякие предметы. Того и гляди набьешь шишку.

— А вы на войне были? — прямо в лоб спросил Антон.

— Был.

— А за кого воевали?

Такого вопроса Василь Сергеич не ожидал и явно растерялся. Даже серьга задрожала в ухе:

— То есть как это — за кого? За наших, конечно.

— А у вас случайно одного патрона не осталось? — спросил Антон, слегка прищурив свой внимательный серый глаз.

— Не-ет, — окончательно смутился Василь Сергеич и в доказательство того, что не лжет, даже похлопал себя по карманам. — Видишь ли, столько лет прошло…

— Это так, — покачал головой Антон и сразу утратил интерес к одноглазому помощнику капитана.

На другой день на съемочной площадке разыгралась страшная сцена. У подножия отвесной каменной скалы герой фильма Миша дрался на шпагах с испанцем доном Диего. Испанцев — Диего и Хуана — играли два шустрых молодых армянина. Первого звали Аванес Петросян, и он все время восклицал: «Клянусь святой инквизицией!» Второго — Сероп Мкртчан. Осветитель Генрих Карлович всякий раз, произнося его имя, добавлял, покачивая головой: «Надо же…»

Шпага у Миши была длинная, с позолоченным эфесом и владел он ею с завидным мастерством. Сероп рядом с ним выглядел просто младенцем. Ровно через тридцать секунд клинок вылетел у него из руки, но Миша благородно отступил в сторону и разрешил испанцу поднять оружие. Когда же клинок был выбит вторично, Миша наступил на него ногой в блестящем ботфорте и приставил острие своей длинной шпаги к животу дона Диего чуть повыше пупка. Испанец прижался спиной к шершавой скальной стене, глаза его выкатились от страха, хотя он и пытался показать, что ничего не боится.

Нервы у Кешки едва выдерживали. По природе своей он просто не мог оставаться равнодушным свидетелем, когда на глазах происходило такое. Душа требовала немедленного действия. И оттого, что чувства его не находили выхода, он бесполезно топтался на одном месте.

— Вы можете проткнуть меня насквозь, — шептали побелевшие губы дона Диего, — но это уже ничего не изменит. За вашим кораблем следит Всевидящее око.

— Вот вы и проговорились, сударь, — рассмеялся герой Миша. — На этот раз вас подвели нервы и бурный испанский темперамент. Ваше Всевидящее око — это одноглазый помощник капитана. Но, клянусь челюстью акулы, пожирательницы трупов, я позабочусь о том, чтобы еще до захода солнца он болтался на стеньге фок-мачты. Что же касается вас, мой милый дон Диего, то я обещаю сохранить вашу драгоценную жизнь лишь при одном условии. Вы должны ответить: где леди Эмма?

— Стоп! — заорал не своим голосом Большой Генрих. Он стоял возле камеры, поднятой над землей на специальной площадке. — Я просил больше света! Олухи, сколько раз говорить одно и то же!

— Это вы мне? — спросил Генрих Карлович Околелов. Юпитеры его светили полным накалом, несмотря на солнечную погоду.

— Вам, вам, кому же еще, — огрызнулся именитый тезка осветителя. — Доверните штатив, черт вас побери! Вы что, так и не опохмелялись?

Осветитель пожевал губами, но промолчал, хотя и выглядел обиженным. К острым выражениям постановщика тут привыкли все и старались не замечать его грубостей. Что делать, Большой Генрих был настолько могущественной фигурой, что даже сам Олег Петрович — автор экранизации — предпочитал критиковать его только за глаза.

Кешке было жаль старика осветителя, и в то же время брало зло, глядя на его смирение и безропотность…

Успел ли сообщить дон Диего, где они прячут юную леди Эмму, Кешка так и не узнал. Вероятнее всего, вопрос этот остался бы в тот день невыясненным, если бы не случай. Вечером, после съемок, разыскивая Антона, он углубился в лес и набрел на лужайку. Перед ним открылась удивительная картина.