Ветер в его сердце

— Ойла, Глаголящий Правду, Калико, — приветствует он нас.

— Я по-прежнему предпочитаю Пустая Голова, — отзывается моя подруга, вызывая дружный смех старушек.

Я кладу руку на сердце и устремляю на нее обиженный взгляд, а в ответ удостаиваюсь тычка локтем под ребра. Тетушки заходятся еще пуще.

— Собираешься участвовать в потогоне? — осведомляется Морагу.

— Не все сразу, — качаю я головой. — Как-никак, я все-таки здесь, своего ты добился.

— Дело тут не во мне и не в моей настойчивости, — качает он головой.

— Да знаю я.

Одна из Тетушек тараторит что-то на языке кикими.

— Ладно, мне некогда, — объявляет шаман. — Тетя Джуди говорит, лепешки сами себя не испекут.

Мы с Калико спешим улизнуть до того, как Тете Джуди придет в голову, что им не помешает и наша помощь.

Какое-то время мы бродим среди гостей, болтая со знакомыми и представляя друг друга незнакомым.

— Вот видишь? — говорит Калико, когда чуть погодя мы устраиваемся на скале над кострищем. — Не так уж и плохо.

— Я и не думал, что будет плохо. Просто… — я задумываюсь, подыскивая слова. — Не хочу притворяться, будто я приемыш племени. И участие в духовной церемонии кикими представляется мне неуместным.

— Даже если тебя пригласили?

— Даже если пригласили.

Калико улыбается:

— Ну так посмотри на все это шире. Воспринимай это сборище как общину. Вспомни свеженький совет Эгги. Именно так мы, кузены, и уживаемся с вами, пятипалыми.

— Как с соседями, — киваю я.

Она приваливается к моему плечу:

— Или больше, чем с соседями.

А в следующее мгновение Калико тычет в меня пальцем:

— Но смотри мне, не вздумай уживаться с какой-нибудь милашкой-кикими! Я вижу, как местные девушки на тебя поглядывают.

Я мысленно распускаю хвост, а потом смеюсь над собой:

— Ага. И видят старика, основательно потрепанного пустыней.

— Не такого уж и потрепанного, — отзывается Калико. — Кажется, кое-какая жизнь еще теплится в…

В этот момент сначала одна собака, потом другая, а затем и все четвероногое сообщество, что минуту назад мирно нежилось в холодке, поднимается на лапы. Псины собираются на краю площадки под нашей скалой и таращатся куда-то вверх. Неужто на нас?

— Какого черта? — удивляюсь я.

Подруга бросает взгляд через плечо:

— Они встречают…

Я оборачиваюсь и вижу чуть выше на склоне покрытую пылью рыжую собаку. Спустившись к нам, она останавливается ненадолго и трется о мою ногу, а затем в несколько прыжков одолевает последние метры пути. Стаю тут же охватывает сущее безумие — заливистый лай, обнюхивание, возбужденная беготня туда-сюда.

— Похоже, Ситале удалось выполнить твою просьбу, — замечает Калико.

Я слышу, как Лия зовет Руби, и рыжая псина рысцой устремляется к ней и Эгги. Писательница опускается на колени, обнимает собаку и зарывается лицом в запыленную шерсть животного. Дав женщине излить свои чувства, Руби поворачивается к Эгги, кладет голову старухе на колени и поднимает на нее глаза. Даже с такого расстояния я без труда различаю, какой любовью светятся глаза у них обеих. И стараюсь запечатлеть в памяти этот образ старушки и собаки, чтобы обращаться к нему всякий раз, когда меня посетит мысль, будто в нашем мире недостаточно любви.

Эгги ерошит на псине шерсть и легонечко отталкивает ее. Руби радостно подскакивает и мчится прочь в компании остальных собак. За ними ниткой черных бус устремляются вороны.

— Как бы ты поступил, если бы Сэди сделала неправильный выбор? — спрашивает меня Калико.

— Честно? — оборачиваюсь я к ней. — Даже не знаю. Я был уверен на сто процентов, что до этого не дойдет.

— Какой же ты все-таки олух, — улыбается она. — Но среди прочего именно это мне в тебе и нравится.

— И что же это за прочее? — поддразниваю я ее.

Калико томно берет меня пальцем за подбородок и заглядывает в глаза:

— Ну, у тебя есть кое-какие другие достоинства… И еще твоя музыка.

Должен признать, ее замечание застигло меня врасплох:

— Я и не знал, что ты слышала мою группу.

— Я не про нее. А про музыку, которую ты создаешь теперь. Тебе стоило бы сыграть кое-что для Лии, — она кладет ладонь мне на руку. — Да-да, помимо стен каньона эти композиции не мешало бы услышать и другим.

— Публичное исполнение — это больше не про меня, — заявляю я.

Калико строит недовольную гримаску. Понятия не имею, кривляется она или ей моя реакция вправду неприятна, однако сдаваться моя подруга явно не намерена.

— Разве это публичное исполнение, когда играешь для своих друзей? Или для своей общины? Думаешь, Морагу не понравится, как ты обработал ритуальные песни кикими?

Внутренне я досадую.

— Да я просто обыграл их, потому что они мне нравятся. В жизни не стану исполнять это на людях, только в душу им плевать! И Морагу ни за что не оценит мою аранжировку, с позволения сказать.