Ветер в лицо

«Весело им! — С тупой злобой подумал Солод. — А этот старый дурак нашпиговывает себя морфием... Однако, что ему остается делать?.. Может быть, и я этим закончу?»

В кабинет Прокопа Кондратовича Солод вернулся спустя час, — раньше возвращаться не было смысла. В течение часа Колобродову мерещились заоблачные замки, которые он построит тогда, когда можно будет, не боясь разоблачения, реализовать награбленное... Возможно, именно этот бред и приучил его к морфию?

В кресле напротив Колобродова сидел заведующий базой курортного управления Синюхин. Он поднялся, протянул руку Солоду. Ивану Николаевичу показалось, что от Синюхина пахнет ржавой селедкой. Сам он тоже был похож на сельдь, — тонкий, узкоплечий, с длинными ногами, которые он протянул поперек кабинета, от кресла к креслу.

— Вот Дмитрий Платонович интересуется, когда будет вагон, — сказал Колобродов, пытаясь спрятать от Солода кровянистые глаза. — Не подведет ваш приятель?

— Раньше не подводил, — неохотно ответил Солод. — А что там у вас?

— Всякая всячина, — прошамкал Синюхин. — Но самое ценное — цитрусовые и тонна лаврового листа. Симпатичный товар. Вы не беспокойтесь, все будет оформлено так, что комар носа не подточит... Наш человек будет обеспечен соответствующими документами. Мол, он является уполномоченным тридцати колхозных дворов и все такое. — Синюхин тыкал указательным пальцем перед носом Солода, будто ставил точки после своего «все такое». — Это даст ему право сдать продукцию просто в Челябинский горторг. Ясно?.. Там у меня обо всем договорено. И деньги наличными... Хе! Неплохо?

— Вагон я обеспечу... Но имейте в виду — это недешево.

Солод подошел к окну, посмотрел на море. В бирюзовых волнах плавали десятки брюнеток, блондинок, золотистых головок. Он яростно подумал: «Я никогда не отдыхал так весело, беззаботно, как они... Всегда в голове какая-то гадость, фальшивые отчеты, бухгалтерское крючкотворство Сороки, нимфы над диваном, кусок стены за нимфами... Для кого это все? Для чего?»

Когда-то ему казалось, что самое страшное в жизни человека — голод и жажда, самое ценное — власть и золото. С детства он жил с этим убеждением... И вот, когда разменял почти пять десятков, он понял, что голод — не самое страшное, а золото — не самое ценное... Были ли у него когда-нибудь друзья? Никогда! На той дорожке, которую он себе выбрал, друзей не бывает.

Обернулся, безразлично посмотрел на Колобродова.

— Нам надо рассчитаться между собой. Я пришлю Сороку. За вами долг... За два вагона. Я расплачивался своими. Кроме того, вагон мыла... Помните? — Он повернулся к Синюхину. — Вы его реализовали?

— Конечно, — довольно улыбнулся Синюхин. — Пропустил через курортторг. Плановое немного придержали. Пусть полежит... Мыло — товар симпатичный. Не портится. Присылайте еще... На курортах на него всегда есть спрос. А у вас там, наверное, такого добра полно... Правда?

— Хватит, — нетерпеливо воскликнул Солод. — Достаточно... Давайте завтракать. И коньяка, пожалуйста. Больше коньяка. С лимоном.

Опять перед ним встал тот жестокий, неотступный вопрос, что не давал ему покоя в течение последних лет, — для чего жить?.. Для чего сновать паутину — чтобы запутаться в ней самому? А запутаться несложно. И когда его не будет на свете, какой-то курносый каменщик или штукатур найдет его тайник в стене и подумает: «Ты смотри!.. Это, наверное, хапуга-купчина еще до революции замуровал».

Затем Иван Николаевич вспомнил, что дом, в котором он живет, построен в годы первой пятилетки. Сам себе улыбнулся: «Назовите проще — вором...»

И все же стоит жить. В конце концов, для чего нужны деньги?.. Для того, чтобы заставлять других прислуживать тебе, чтобы жить так, как хочется. А разве для этого надо «выворачивать кожух», как говорил когда-то Колобродов? Разве советская власть отменила деньги?.. Нет, до этого пока не дошло и, видно, не скоро дойдет. Значит, надо превратить этот кожух в теплое и уютное гнездышко для себя. Возможно, в вывернутом виде он оказался бы не таким теплым и не таким уютным...

Он взглянул на Синюхина, развалившегося в кресле, на Колобродова, вспотевшего и истощенного бредом. С такими слизняками свела его судьба!

Коньяк выпит. У Колобродова — совиные глаза, дрожащие руки с синими ногтями, как у мертвеца. Прокоп Кондратьевич снова нетерпеливо поглядывал то на гостей, то на ящик стола... И этого человека он считал своим учителем! Этого человека он боялся!..

Нет, не боится его Солод. Зря Прокоп Кондратьевич пытается сохранить за собой репутацию паука, а его, Солода, считает мухой, которая способна вырваться из паутины. Колобродов давно уже не паук, а мокрица...

— Не забудьте о вагоне, — сонно напомнил Колобродов.

Солод яростно ударил кулаком по столу. Прокоп Кондратьевич вытаращил испуганные глаза, а Синюхин запутался в собственных ногах, — он пытался встать, но длинные ноги лежали поперек кабинета и не хотели возвращаться в вертикальное положение.