Ветер в лицо

Зрачки карих глаз заиграли лукавыми искорками, как блестящие смородинки на фоне освещенных солнцем листьев. Пола халата упала с колена, обнажив крепкую, загорелую ногу. Для таких ног не страшна никакая крутизна — одолеют, дойдут до вершины!..

— Моя песня — это ты, Густонька!.. А матери я напишу. Мы поедем к ней... Она полюбит тебя. Обязательно полюбит!

На работу они выходили вместе, — тогда, когда солнце еще стояло за крышами и трубами завода и дым над заводом был прозрачный, густорозовый. Они поднимались по крутым железным ступеням под самую крышу мартеновского цеха, под его стеклянный свод. Владимир передавал Густоньку крановщице Марии Гливкой, а сам спускался вниз, где Коля Круглов принимал смену.

А Густонька заходила в стеклянную кабину мостового крана, следила за каждым движением своей молодой учительницы — девушки с пышными огненными волосами, непослушно выбивающимися из-под зеленой косынки.

Хотя Густонька привыкла к высоте с детства, в горах, но цеховая высота была особенной: внизу сновали паровозы с платформами, двигались завалочные и заправочные машины, у мартенов важно прохаживались сталевары, освещенные пламенем своих печей... А когда готовая сталь выливалась в ковш, стоящий за мартеновской печью, в литейном пролете, — до самого стеклянного небо цеха поднимались тысячи голубоватых искр, вверху разлетались на мелкие взрывающиеся частицы. И тогда возникала несравненная игра огненных красок, которую ни с чем нельзя сравнить, — только с огнями салютов...

Мостовой кран должен был поднимать над головами людей, над паровозами и платформами огромный ковш с растопленным чугуном, поднимать его туда, где он сейчас нужен, плавно переворачивать над висящим желобом, по которому тяжелые огненные струи выливаются в ванну печи.

У Густоньки сначала голова шла кругом. Ей страшно было смотреть вниз, в огненную пасть ковша, висевшего под ней на стальных тросах. Казалось, тросы не выдержат, порвутся, — и тогда десятки тонн полыхающей огнем лавы выльются на головы людей, спокойно работающих внизу, у мартенов.

— Не порвутся! — Смеялась Мария. — Не бойся. Не такие руки их сплетали, чтобы они вдруг порвались...

Как-то в кабину зашла Лиза. Эта девушка пришлась по душе Густоньке еще тогда, в комнате Олеси.

— Ну как? — Спросила она. — Не страшно?..

— Нет, — не совсем уверенно ответила Густонька.

Лиза, пожалуй, поняла, что девушка немного растеряна, ошеломлена. Но если уж сказала «нет», значит, уверена, что преодолеет страх перед необычной для нее техникой. Говорить с ней об этом — значит выражать недоверие к ее «нет», и она почувствует это недоверие.

Лиза постояла рядом с Густонькой, спросила о матери.

— Не захотела ехать со мной... Говорит, я еще сама на ноги не встала. И потом дом... От отца достался. Как же его бросить?

Девушка неловко улыбнулась. Кран катился над мартенами с резким, назойливым звоном. Лиза посмотрела вниз — и встретилась взглядом с Владимиром, что пристально следил за стеклянной кабиной, в которой из конца в конец на тысячетонных железных крыльях летала над цехом его горная песня — Густонька.

34

Казалось, во всем мире не было двух других людей, которые были бы счастливее Коли и Веры. Они гордились друг другом, ходили всегда вдвоем, останавливались на улице только для того, чтобы заглянуть друг другу в глаза. Теперь уже Вера не только говорила, но и сама верила, что для нее началась новая жизнь. Ее интересовала Колина работа, волновало и радовало уважение людей к нему.

— Милый, ты — повелитель вулкана. Разве не правда?.. Каждый мартен — это как горячий вулкан, Везувий. И выбрасывает он свою лаву через каждые восемь часов.

— Восемь для нас не норма. Это только на два часа меньше того, что предусмотрено планом. Надо бороться за шесть часов. Ты не знаешь старого Доронина?.. Он как-то приходил с Макаром Сидоровичем в мартеновский. Этот дедок проще сказал о наших мартенах. Он говорит — это источники. Пламенные источники. И мне так они представляются... Разве не так, Вера?..

Они плыли на лодке по широкому заливу. Течения здесь нет. Можно бросить весла, говорить, смеяться, а когда немного стемнеет — даже целоваться. Но Вера не дождалась, пока стемнеет. Она прыгнула к Коле так, что лодка чуть не зачерпнула воды. Ей было все равно, что под дубами, окружающими залив, сидят ребята, смотрят на них. Фиолетовые сумерки скрывают тех, что на берегу. А тех, что на воде в лодках, видно хорошо. Но что Вере до этого? Она любит, и это для нее самое главное оправдание. Да, собственно, разве любовь требует оправданий?

— Коля!.. Ты не обижайся, если я тебе скажу правду. Ты не очень красивый. Курносый, веснушки... Но ты для меня красивее всех мужчин на свете!

— А я даже никогда не думал о том, красивый я или нет... Мы, украинцы, богаты на курносых. Я никогда не чувствовал себя одиноким в этом отношении. Зато был у меня друг-красавиц... Володька.

Коля сказал это с нескрываемым огорчением.

— Это свинство, — сказала Вера. — Ты его, можно сказать, от суда спас. А он даже на свадьбу не пригласил.