Ветер вересковых пустошей

— Я ничего не обещаю, решение примет она, — быстро остудил пыл викинга Эврар — приходи в полночь, буду ждать тебя рядом с покоем княгини.

В полночь Олаф незамеченным прошел до покоев новой княгини Торинграда, там его встретил Эврар.

— Олаф Ингельдсон, только не удивляйся, княгиня немного не в себе, — предупредил викинга Эврар.

— Не в себе? — переспросил Олаф — как это? Что с ней?

— Боюсь, у неё помутился рассудок с горя, — нехотя ответил рында.

— Понятно, — ответил викинг.

Он зашел в покой, а Эврар остался снаружи охранять, чтоб никто не побеспокоил его госпожу и Олафа Ингельдсона.

— Горлунг, — тихо сказал Олаф, — здравствуй, Горлунг.

В покое было темно, очаг догорал, и в его неверном свете княгиня сидела тихая, непривычно потерянная на лавке, словно и не видела вошедшего, держа в руках маленький славянский оберег на шнурке.

— Горлунг, — снова позвал Олаф.

Она теперь заметила его, посмотрела без интереса, пустым, ничего не выражающим взглядом, в котором не промелькнула даже искра жизни.

— Зачем пришел? — равнодушно спросила она.

— За тобой.

— За мной? — также равнодушно спросила Горлунг.

— Да, за тобой. Я хочу отплыть завтрева утром домой, в Норэйг. Поедешь со мной? Прошу.

— Нет, я никуда не поеду. Я уже однажды тебе говорила, — ровным голосом ответила она.

— Горлунг, славяне идут с юга. Восстаниями объят весь Гардар. Торинграду не выстоять, особенно с таким правителем, как Карн. Я не могу оставить тебя здесь, оставить на верную погибель, — высказал свой главный аргумент викинг.

— Такова, значит, воля богов, если Торинграду суждено пасть, он падет, — не глядя на него, ответила княгиня.

— Горлунг, поедем со мной, прошу. Не могу я уплыть и оставить тебя здесь, на растерзание славянам. Они не пощадят тебя, ты ведь дочь конунга Торина, жена князя Карна, убьют, растерзают. Неужели ты не понимаешь? — спросил Олаф.

— Я не дорожу своей жизнью, викинг, мне всё равно, — ответила она.

— Ты не дорожишь, но я — то дорожу. У меня будешь жить, словно княгиня, никому не позволю на тебя слово дурное сказать, баловать буду. Ты же несчастлива здесь, с Карном. Я сделаю тебя счастливой, — глухо сказал Олаф.

— Я нигде уже не смогу быть счастливой… — прошептала в ответ Горлунг.

— Ты — глупа, княгиня, и недальновидна, влюбленность женская имеет, обычно, не долгий век.

— Может ты и прав, викинг, — равнодушно пожав плечами, согласилась она.

— Подумай до завтрашнего утра, — попросил он.

— Мне не о чем думать, я свое решение уже сказала.

Олафа взбесили эти её слова, он внезапно понял, что Горлунг никогда по доброй воле не покинет Торинград. Она будет оставаться здесь, рискуя своей жизнью, ради памяти о Яромире, ей кажется, что в Торинграде она будет к нему ближе. Глупость, но она в это верит.

— Ты жива, а он нет, — неожиданно для Горлунг, зло бросил Олаф, — ты не вернешь его, даже если ни разу больше не выйдешь за пределы Торинграда, боги не вернут его тебе, да он твоим и не был никогда.

Горлунг с удивлением посмотрела на Олафа, она даже не подозревала, что кто-то кроме Эврара знает о её любви к Яромиру. Оказывается, это не тайна, собственно, ей всё равно.

— Я люблю тебя всем своим сердцем, предлагаю защиту и помощь. Ты же даже не знаешь, каково это быть любимой мужчиной, воином, достойным человеком. Муж твой — мальчишка спесивый, а любила ты просто дурака беспутного. Неужели память о нем стоит того, чтобы сложить свою шею здесь? Что он дал тебе, кроме мечтаний? Ты ведь даже не знала его как следует. А Яромир твой ненаглядный даже не помнил о тебе, ступая за порог твоих покоев, девок теремных зажимал по углам. Ну, возрази мне, скажи, что я не прав. Не можешь? Правильно, потому что нечего возразить. Неужели этот человек достоин того, чтобы его так помнили? Так чтили память его?

Княгиня поднялась, словно хотела встать на защиту Яромира, но сказать ей было нечего, и голова её опустилась безвольно. Она знала, что викинг прав, как не горько ей было это признать, Яромир не зря носил свое прозвище.

Олаф, увидев, что задел её словами своими, быстро подошел к ней, приподнял её голову за подбородок и начал жадно целовать. Горлунг пыталась его оттолкнуть, но силы были не равны. Одной рукой Олаф обнял её стан, сжал, словно стальным кольцом, а второй — держал её лицо, заставляя приоткрыть уста и ответить на его лобзание. Викинг целовал её жадно и жарко, так, словно пытался украсть её душу и сердце. Горлунг ни разу в жизни так не целовали, это не было похоже на торопливые, мокрые поцелуи мужа, ни на ленивые ласки Яромира. Нет, это был страстный призыв. И Горлунг сама не заметила, как начала отвечать на этот призыв. Вот уже её голова сама клонилась к плечу Олафа, руки больше не сжимались в кулаки и не били по спине викинга. Всё в душе Олафа ликовало в ответ на её ласки, губы его стали мягче, чувствуя её податливость, он больше не стремился доказать ей, что он сильнее.

— Олаф, прошу, не надо, вдруг зайдет кто-то увидит, — прошептала Горлунг, пытаясь, отдышатся, вырваться из кольца его рук.

— Никто не зайдет, Эврар не пустит никого, — ответил он, целуя её шею.