Ветер влюбленных

В гостинице рябило от огней. Из ресторана неслись звуки оркестра, в зале кружились пары. Силуэты танцующих переходили из рамы одного окна в раму другого. Люди все еще отмечали праздник, хотя прошло уже семь дней нового года. Цветные, радостные окна с гирляндами новогодних огоньков, холодный злой ветер, обычная улица, только деревьев нет. Голые какие-то тростинки выглядывали из макушек сугробов.

– Ива, – сказал Лёва про тростинки. – У нас есть парк с прудом, и растет в нем исключительно ива. Парк очень красивый. И можно плавать на лодках.

– Неужели нет ни одной березы?

– Нет, полярных березок – сколько угодно. Но они ростиком с кошку, вот с Тараса твоего Григорьича. Или с грибами можно сравнить. Грибы выше бывают. Они в тундре, и грибы, и тощие эти березки.

Заполярный круг. С ветром я уже познакомилась. Морозы бывают за сорок. Я поежилась. Как же здесь живут люди? Зимой без проблеска солнца. А из деревьев здесь только ивы и… столбы… Сколько их, деревянных столбов вдоль железнодорожной насыпи в тундре… Тысячи… И ни одной березки… Ни одной сосны… Ни одной елки…

Перед гостиницей зимний городок со снежными фигурами. Видно, их в каждом городе мастерят. Посреди мишек и зайцев возвышалась елка и сама с собой перемигивалась цветными фонариками. Снежные Дед Мороз и Снегурочка снежными руками щупали ветреный воздух.

– Шахтерская елка, – огоньки рябили в глазах, – откуда она, ведь на много километров нет тайги.

– Наверно, из-под Инты привезли, – предположил Лёва, – смотри, узкая какая. Приполярная.

Инта – недалеко отсюда, мы проезжали этот город на поезде. От нее полярный круг совсем рядом.

– Покатаемся с горки? – спросил Лева.

– Да-а! Да-а! Даааа! – кричу я, и ветер разносит мое настроение по всей великолепной тундре.

Ледяная горка высокая, с плавным длиннющим спуском. И тут мы одни. Так кто-то подстроил! Кто-то большой молодец послал на Землю большой ветер, который разогнал всех! И только нас оставил – влюбленных. Мы вскарабкались на горку, пригибаясь от ветра, которому не понравилось, что мы еще и наверх забрались. «Ну, ребятки, я вам задам!» – просвистел он, да как начал дуть одним порывом, как будто бы кнопку нажали в какой-то вселенской аэротрубе. Я поплотнее завязала капюшон, став, наверное, похожей на клушу, схватила картонку от одной из распотрошенных коробок из ближайшего магазина. Лёва схватил другую, и мы понеслись, вспоминая детство! У-ух, красота! Просто круто! Лёвка потяжелее будет, так что он нагнал меня в секунду, толкнул своим телом, я завертелась волчком на своей картонке, и – в сугроб носом, плечами – всем своим существом. Кубарем в сугроб… Лёва в меня тут же врезался.

И испугался.

– Прости, прости, Веточка! Я тебя не ушиб?

Как он меня назвал? «Веточка?»

– Кто я? Кто? – мне хотелось еще раз услышать!

– Веточка! Ты моя хрупкая веточка!

– Лёва! Лёва, я люблю тебя, Лёва! – непрошеные слезы, непрошеные слова, и то и другое неожиданно, торопливо, я уткнулась лбом в его лоб, в его лицо, в его плечи…

– Рябинка моя, я тебя уже с первого сентября люблю.

Снежные брызги на губах и щеках, ветер с трех сторон, а с четвертой мой Лёва, закрывающий меня от метели.

Любимый.

Поцелуй посреди ветра в сугробе. Я оторвалась от его губ, чтоб сказать:

– Лёва, а я со второго! Со второго сентября!

– А как же Захар?

– Захар? Кто такой Захар? Я не помню такого!

Поцелуй.

– И меня забудешь, если встретишь еще кого-то.

Поцелуй.

– Я больше такого, как ты, никогда не встречу.

Поцелуй.

– А если встретишь? Еще получше?

Поцелуй.

– Не встречу. Ты красивый, и умный, и добрый. Никогда не встречу, никогда.

– А я такую, как ты, не встречу, такую красивую, умную, добрую, с ямочками на щеках.

Поцелуй.

– Я не добрая, я такое устроила в театре, ты так страдал.

Поцелуй.

– Ты хотела как лучше.

Поцелуй.

– Я хотела вам обоим добра.

Поцелуй.

– Да-да, ты хотела добра, я понял, но слишком поздно понял. Веточка, Веточка, Веточка…

И снова я уткнулась ему в лоб своим лбом, так мы и сидели, как два дурака, в сугробе посреди новогоднего ветра. Под веселую музыку Нового года, доносящуюся из окон ресторана. Под яростный вой метели.

И я плакала. Слезы счастья посреди ветра.

Я не помню, как мы добрались домой. По-моему, это был какой-то ненормальный поход, потому что мы теперь шли по ветру, и он нас гнал, гнал в спину, шипел, свистел, плевался снегом. Нам приходилось подчиняться, приходилось бежать, иногда очень быстро, иногда не туда, куда нужно, потому что ветер не соблюдал повороты и переходы, а просто гнал нас вперед и вперед по прямой! Мы бежали, взявшись за руки, ветер хотел нас разъединить, но ничего у него не вышло, мы крепко-накрепко держались друг за друга. Тогда поток воздуха прижал нас к стене какого-то магазина, мы не выдержали его натиска и, прижатые друг к другу и одновременно к стене здания, вынуждены были снова целоваться, а потом Лёва обхватил меня всю и не отпускал. Он стоял, растопырив руки в стороны, и загораживал меня не только от ветра, но и, казалось, от всех земных неприятностей.