Ветер западный

– Мужайся, Хэрри, – сказал я и, расчувствовавшись, погладил паренька по голове.

Ветер дул нам в спину, мой стихарь, хотя мокрый и грязный, игриво вздувался колоколом то спереди, то сзади. Камыш льнул к воде и протяжно шуршал. И сколь бы подавлен я ни был, мне понравилось, как властно обращался с камышами ветер.

* * *

Возвращались мы через поле. На обратном пути подол стихаря развевался у меня за спиной, будто шлейф невестиного платья, тогда как подрясник молотил по голеням – простите, если я слишком часто упоминаю мои нижние конечности, но кто бы не упомянул, когда твой подол по весу тянет на два ведра воды и ведет себя как живое существо. В прошлом месяце меня лихорадило, и сейчас мне было совестно за то, что я такой слабый, одышливый и стреноженный. Я отлично понимал, как выглядит моя голова на ветру: темные спутанные кудри, дыбом торчащие вокруг тонзуры. Теперь на одержимого походил я, но, впрочем, Картеру было не до меня. Мы оба сосредоточились на противостоянии ветру, дувшему что было мочи нам в грудь.

Окаменевшее лицо Картера отвергало любые попытки завести разговор. Он даже ни разу не взглянул в мою сторону. Светало, и двигались мы медленнее, и я смог получше разглядеть порез у его правого уха – несколько дней назад он чинил крышу над притвором, поскользнулся и напоролся на сланцевую плитку. Порез был глубоким, длиною в полпальца, и мне не понравилась ни его краснота, ни бледная зелень, которой он сочился, ни припухлость по краям, напоминавшая скорлупу конского каштана.

Полем мы опять вышли на дорогу, там, где она раздваивалась: налево к мосту, направо к деревне. Свернули направо. Невидимая пара рук толкала меня в эту сторону, прочь от недостроенного моста, где, по нашим предположениям, утонул Ньюман, и когда я обернулся на мост, облака над ним висели скученно, грозно, тогда как впереди они взмывали ввысь и, светлея на глазах, разбегались по небу.

А солнце! Торжественной песнью всходило оно, покуда скрываемое Дубовой горой, нашим длинным лесистым кряжем, который мы еще называем Ленивым Псом (или просто Псом, когда лень нас обуяет). Кряж тянется по северо-восточной окраине Оукэма, поэтому новорожденного солнца в деревне отродясь не видели, но от рассветного зарева вспыхивают деревья на кряже, вот как сейчас, зарево это начинается тонкой жаркой полосой, которая постепенно остывает, розовеет и ширится, наводя меня на мысль о том, что по другую сторону кряжа наверняка плещется море. Вне широких пространств луговины ветер был не таким сильным, и мы зашагали вровень, по-прежнему молча. Картер все время проверял, не потерял ли он рубаху, заткнутую за пояс. Мне хотелось утешить его, но как, если не молитвами и притчами? Иными средствами я не располагал. А Картер явно не нуждался ни в том, ни в другом. С горя он осерчал на весь белый свет.

– Этот порез, – сказал я, – у твоего уха. Непохоже, чтобы он заживал.

– Заживет.

– По-моему, он стал хуже, чем был.

– Но лучше, чем вчера.

– Я так не думаю.

Оскалившись, Картер вырвался вперед, ему не хватало выдержки, зато хватало сил.

– Не нравится мне, как он выглядит, – добавил я.

– Вот и не глядите.

Вдруг он остановился у поворота, где росли березы, некогда украшенные цветастыми, а теперь вылинявшими лоскутками, и опустился коленями на булыжник. Прямо перед ним в высокой траве лежала дохлая собака. Он посмотрел на меня, потом обернулся назад:

– Она была здесь, когда мы шли к реке?

– Я не видел, но, скорее всего, была. На бегу мы ее не заметили.

Солнце всходило, мне пора было читать первые утренние молитвы, потом исповедовать, и я не мог возиться с собакой. Но Картер уже щупал ее ребра.

– Холодная, как глина, – буркнул он.

Однако черная шкура псины отливала здоровым блеском, и казалось, она сейчас вскочит и побежит, и мы бы так и подумали, если бы не вывалившийся язык и бездыханность. Обычно, когда видишь мертвую собаку – да что угодно мертвое, – нетрудно сообразить, голодала она, или терпела побои, или зашибла ее лошадь на полном скаку, либо она просто рухнула замертво от старости и тоски. Эта же была худой, но сытой, ее не били, не калечили, и лет ей было немного, и все эти годы прожила она в довольстве и радости. В траву под березами ее словно сбросили с небес.

– Как мы могли ее не заметить? – спросил Картер, не отнимая ладони от собачьих ребер.

– Темно было.

– И мы бежали.

– И были сами не свои.

Мы стояли не шевелясь, я крепко сжимал в руках склянки с елеем и вином; поиски Ньюмана нас обоих столь взбудоражили, что теперь мы, подобно шерифам, уставились на собачий труп, будто наткнулись на что-то необычное или зловещее.

– Может… – начал Картер, – я ведь мог… – Он принялся выдергивать из-за пояса зеленую рубаху. – Когда я один ходил на реку, может, мне только примерещилось.

– Нет, – сказал я. – Не примерещилось.

– Может, я увидел какую-то тень и решил, что это тело, прибившееся к дереву… Люди наверняка скажут, что это была просто тень.

– А рубаха? Она тоже тень?