Ветеран Цезаря

Когда я, желая услышать его объяснение, выполнил это приказание, он вытащил из-за пазухи золотой свисток, который, оказывается, носил на цепочке.

— Не вздумай опять на меня бросаться. Стоит мне свистнуть — и десяток рабов разорвёт тебя на куски. Никогда не думал, что ты такой необузданный! А этот дурацкий приказ я и не собирался отсылать. Я написал его, чтобы не препираться с тобой, а поскорей отправить тебя в поездку. Испанских агентов надо было проверить без промедления… Кстати: где же отчёт о поездке?

— Ты его получишь, не беспокойся. Испанские рудники — позор и ужас… Но об этом после. Я не понял: ты сказал, что сознательно обманул меня и не собирался отправлять приказ?

— Конечно. А что девушка продана, не моя вина. Её продал отец, а не я. Глава семьи вправе распоряжаться своим имуществом и детьми. Если он предпочёл продать дочь, а не имение — это его дело. А приказ… Послать такой приказ — значит уподобить себя дровосеку, подрубающему ветку, на которой сидит: дай потачку одному должнику — другие потребуют того же.

— Да? — сдерживая себя, сказал я. — Ну, а рудники? Что вы подрубите, если проявите каплю гуманности к несчастным, попавшим в эту преисподнюю?

— Что подрубим? — Он поднял палец. — Закон! Столп, на котором стоит государство, — вот что подрубим. Есть преступления, за которые осуждают на смерть. Предположим: раб убил своего господина. Другие рабы обязаны были защитить жизнь хозяина. Они этого не сделали. Значит, они были в сговоре с убийцей и должны вместе с ним умереть. Необходимейшая мера! Иначе они всех нас перережут. А мы этих обречённых смерти выкупаем для работы на рудниках. Когда будешь там в следующий раз, спроси любого, что он предпочитает: распятие на кресте или рудник. Уверен, что каждый скажет, что готов трудиться день и ночь, лишь бы жить. Следовательно, это вполне гуманное наказание.

— «Жить»? О какой жизни говоришь ты? Это не жизнь, а замедленная смерть. Они умирают от голода. Их убивает непосильная работа. Они лишены сна, света, одежды. Они осыпаны паразитами… И там не только убийцы!

— Да, — кивнул Волумний. — Есть также ослушники, беглецы, воры. Я не считаю, что работа преступников выгодна: они очень быстро вымирают, иногда из-за этого приходится даже приостанавливать добычу руды, но… — он развёл руками, — компания настаивает. Считают, что недолговечность преступников отчасти возмещается их дешевизной. Если хочешь видеть идеально поставленное дело, спустись как-нибудь в рудники Лавриона. Там очень благоустроенно: галереи вентилируются, кормят не хуже, чем в любом имении, и рабочий день нормальный — от зари до зари. Потому что там заняты рабы, которых отдают внаём хозяева. Это разница.

Я закрыл глаза, и снова встали передо мною скелеты, долбящие молотками скалу… Формиона тоже может оказаться в этой преисподней. Я готов был закричать от ярости! Но сдержался. О ней — ни звука! Волумний не должен знать, что она для меня значит. И вместо тех слов, что рвались у меня с уст, я крикнул:

— Не согласен получать проценты со смерти! Если я вам нужен, сделайте все рудники такими, как Лаврионские, верните отцу девушку, не наращивайте проценты так, что они перерастают сумму долга! Это нечестно! Это жестоко!

— Вот когда ты будешь издавать законы, — усмехнулся Волумний, — тогда и попробуешь осчастливить всякий сброд. А пока радуйся, что они хоть кое-что делают для нас, вместо того чтобы бесполезно умирать на крестах. А дочь должника… Если бы я знал, что ты ею заинтересован, я послал бы этот дурацкий приказ или распоряжение купить для тебя девушку.

Задыхаясь от гнева, я указал на свисток, который Волумний уронил в траву:

— И ты смеешь… липкими от крови руками… прикасаться к творению философа или поэта! Подлец! Лицемер! Порываю со всеми вами! Не приду больше сюда! И Валерия не пущу!

Не слушая, что кричит мне вслед Волумний, я выбежал из его дома.

В отчаянии, что ничего не сделал ни для Формионы, ни для рабов в рудниках, я всю дорогу перебирал сказанное мною. Все мои слова были грубы или бледны… Как стало мне стыдно! Почему не подготовился я к этому разговору? Теперь я бы произнёс такую речь! Такую, что впору была бы судебному оратору!

* * *