Читаем Ветилуя. Стихи, написанные в Англии (1989-1999). полностью

Они свой век в Париже доживали…


    Разлука долгая с любимым человеком —

Другая степень счастья. Эпос в ней,

Собою полнясь, в зеркальце глядится

Лирическое — и высокий храм

Над бедной повседневностью возводит.

Ты трудишься для будущего. Радость,

Как спящая красавица, забылась

Столетним сном, она себя не помнит

И пребывает в грезе мировой.


    Всё это в толк сейчас возьму — и сяду,

И напишу банальное письмо.

— Уж месяцы, — я напишу, — родная,

В разлуке мы. Я очень одинок.

Скучаю. Старюсь. Пью амонтильядо.

Затворничаю, сторонюсь людей,

Скуплюсь, копейки жалкие считаю,

Немногим артистическим друзьям

Внушая ужас, если не гадливость

(о женщинах и вовсе промолчу).

Не часто, но гуляю. Англичане

Умеют парки разбивать. В них белки

Почти ручные. Всадницы в аллеях

Гарцуют весело, воздушный змей

Под облаками пляшет — и не мальчик,

А зрелый муж рукою знатока

Его полетом важно управляет,

Другой несёт к пруду модель фрегата

С оснасткой правильной, — меж тем как я

Под мягкий шум велосипедных шин

Бреду, припоминая нашу встречу

Воображаемую — ту, что станет

Вершиной жизни… —

Что творит разлука!

Очищена от немощи мечта —

И вечное в минутном проступает.

Духи, помада или дым табачный

Не искажают облика души.

Свободная от времени, от пыли,

От слабостей и горестей людских,

Она парит, и скудная реальность

Неловким словом счастья не спугнет, —

И не увидит пошлый соглядатай

Мою богиню с носовым платком.


    Пигмалион — разлуке долгой имя.


    Случайное художник даровитый

Отсеивает, важное — лелеет,

Вынашивает, пестует — и счастьем

Считает. Такова же и она.

Решусь, пожалуй, молвить и другое:

Елена и Людмила хорошеют

В чужих стенах, в плену. Парис и Черномор,

Как рифма, замыкают совершенство.

Без них и жизнь невнятна, и сюжет.

февраль 1999


*   *   *

Жизнь мельчает — и, знаешь ли, это

Хорошо… Устаёшь искушать

Колдовство хартфордширского лета,

Незаслуженным счастьем дышать.


Меж дубов, тополей, ежевики,

Черепичных темнеющих крыш

Происходят душевные сдвиги

Ты не в первый момент различишь.


Смысла жизни искал ты, трудился,

Купола к небесам возводил,

Что ж теперь не у дел очутился,

Словно кто-то тебя пристыдил?


И советчица, та, что копила

Дни твои, — даже та не слышна.

Оттого ль и убрали стропила,

Что теперь уж за дверью она?


Но зато — ни соблазнов кромешных,

Ни обид… Осеняют твой кров

Черный дрозд и скворец-пересмешник,

Обитатели здешних краев.

1997


*   *   *

Умрём — и английскою станем землёй,

Смешаемся с прахом Шекспира,

Навеки уйдём в окультуренный слой

Прекраснейшей родины мира.


Флит-стрит благодарной слезой напою.

В насмешку предавшей отчизне

Мы счастливо прожили в этом краю

Остаток погубленной жизни.


Обиды забудем и злобу простим

Малютам ее туповатым, —

Да всходит на острове злаком простым

Кириллицей вскормленный атом.

7 октября 1995


*   *   *

Н. Б.


Или влюблён, иль беден — одно из двух.

То и другое мимо — стихам конец.

Жалок самодовольный. Мельчает слух.

Золото жухнет. Тает его венец.


Тем и другим дарит счастливца судьба.

Редкостная удача, одна в сто лет.

Этот кричит: наука! другой: борьба!

Третий с рулеткой дружен. А ты — поэт.

20 марта 1999


ОДНОКЛАССНИКУ

И. З.


К тебе, о князь наук, к тебе, Зевес Зельвенский,

Из милой Англии глубинки деревенской

На финских чартерных тащусь перекладных,

Французским коньяком подхлестывая их.


Мне долгий разговор мечтается о многом:

О том, чем стали мы под неусыпным оком

Судьбы, в ее садах, не баловавших нас,

Где дремлет твой Лаплас, пасется мой Пегас.


Мы полных тридцать лет не виделись с тобою.

Изрядная скрижаль испещрена резьбою,

Но хоть и пышными легендами полна,

А сыщутся на ней и наши имена.


Припомним школу мы — ту, 52-ю,

Враждебную стране, где нынче квартирую,

Советским кумачом да строгим Ильичом,

Где всё же чувствовалось: это — ни при чем.


Важнее вставочки, повапленные парты,

Онегин, аш-два-о и контурные карты,

Большой проспект, река, веселый майский день,

Косичка с бантиком, фуражка набекрень...


И ты, я думаю, признаешь: мы — оттуда.

У счастья нашего шальная амплитуда,

Поскольку девять муз водились в том краю

И нам нашептывали истину свою —


И в классных комнатах она перебродила.

Как хочешь: что-то ведь особенное было

В деревьях и камнях тех дней! благая весть?

Иль Золушка в слезах язычествует здесь?


Я родиной моей не назову Россию.

Язык мне отчий дом. Вошла в его стихию

Европа с кляксами младенческих чернил.

За Пушкиным Гюго меня воспламенил.


Не враками и ты увлекся, но пространством

Алгебраическим, живым картезианством

Значений пристальных, аттической игрой,

Где дух главенствует, а торжествует — строй.


И славно, что молва о нас оповестила

Околицу небес. Мы, вольные светила,

Кометами меж звезд блуждаем и планет,

Но в этой жизни нам еще не скучно, нет!

1 июня 1998


ПЕРЕЛОЖЕНИЯ С АНГЛИЙСКОГО


ЛЮБОВЬ

(ИЗ ДЖОРДЖА ГЕРБЕРТА, 1593–1633)


Любовь объятья мне раскрыла — в страхе

Отпрянул я: лежал на сердце грех.

Ужель душе, коснеющей во прахе,

Вкусить Любви возвышенных утех?

Но та, что руку мне дала, спросила

С участием: — Что грудь тебе стеснило? —


— Не мне, — воскликнул я, — твои лобзанья!

Неблагодарный пес, убогий тать,

Перейти на страницу:

Похожие книги